Позвонил в дверь.
— Поднялся. Позвонил, — на автомате повторил Куравлев.
— Кто открыл, сам Шилкин?
— Да.
— Что было дальше? Он сразу тебя пропустил или спросил что?
— Спросил: «Тебе чего?» — Геннадий вспомнил фразу из сна. Теперь он уже и сам почти поверил, что то был не сон. — Удивился.
— Ты сразу начал стрелять?
— Да, сразу.
— Потом?
— Потом я зашел в квартиру. — Курилов стал рассказывать свой сон. Зачем его скрывать, когда
— Расскажи, кто где лежал?
— Шилкин в коридоре. Жена на кухне.
— Что ты еще запомнил? Может быть, в глаза что-то бросилось?
— Потом говорили, что рыба в мойке размораживалась…
— Кто говорил?
— Не помню. Кто-то в конторе нашей…
— Это тебе
Геннадий представил залитую кровью кухню Шилкиных. Мысленно перевел взгляд на стол, где лежали разделочные доски. Ножи воткнуты в подставку. А в раковине белая спинка минтая с кусочками льда.
Это было настолько реальным, что Геннадий выдохнул:
— Сам. Наверное, сам.
После этих слов полковник милиции весь обмяк и расслабился. Он достал сигарету из пачки, предложенной Куравлеву, и закурил.
— Вот видишь, не так трудно говорить правду, — сказал сыщик мирным тоном. — Сейчас ты все это, без подсказки, расскажешь под протокол следователю Финикову. Ты помнишь, где кто лежал в квартире?
— Смутно.
— Запоминай. — Сыщик пересказал в подробностях, как лежали тела. — Не перепутай ничего. Ну, пока.
В кабинете остались только Фиников и майор из военной прокуратуры. Остальные вышли. Зато к следователям присоединился капитан милиции с видеокамерой.
— Ну, поехали, — сказал Фиников и стал записывать.
Глава 3
Андрей Ветров хотел поговорить подольше. Он не спросил и половины того, что желал узнать. Но Трегубец вдруг начал суетиться и посматривать на часы.
— Время: нам пора, — несколько раз говорил он журналисту.
— Сейчас-сейчас. Еще только один вопрос, — отвечал Андрей и продолжал беседу.
Временами Трегубец и сам подключался к разговору.
— Если не ты, почему же признался? — сердито спрашивал он.
— Испугался. Не за себя — за жизнь жены и детей. Мне же угрожали. — В голосе осужденного не было ни тени эмоций («Ни кровинки», — как отметил про себя Ветров).
— А сейчас почему не боишься? Нелогично как-то получается… — скептически бросил офицер.
«Что ты лезешь в наш разговор, мужик? — мысленно обругал подполковника Ветров. — Ты с ним в любой момент можешь поговорить. Не мешай работать!» Но вслух препираться не стал.
— Вы часто стреляли на службе? — поинтересовался Андрей, игнорируя красноречивые жесты подполковника, что, мол, пора закругляться.
— Нет, вообще не приходилось. Мы же только наблюдали за объектом, ничего больше…
— Я имел в виду учебные стрельбы. Они были у вас?
— Пару раз в год выезжали за город. Ведь служебным стрельбищем мы не имели права пользоваться: были негласным составом. Так… находили укромное местечко и палили по консервным банкам.
— Табельное оружие было у каждого?
— Да. Но мы его не видели. Оно хранилось в сейфе в управлении. А на конспиративной квартире только один пистолет и был — у дежурного.
— То есть тот, который украли?
— Да.
— Все. Пора заканчивать, — нетерпеливо сказал Трегубец.
— Минутку, — попросил Ветров. Но подполковник на этот раз не поддался. Жестом он приказал увести заключенного. Конвойные отцепили Куравлева от табуретки и согнули его в три погибели. А руки заломили вверх. Как потом узнал Ветров, эта поза называлась «низко летящая ласточка».
— До свидания, гражданин подполковник, — униженно и угодливо произнес заключенный через плечо, когда его в жуткой позе «ласточки» вытаскивали в коридор.
— Что скажете? — спросил Трегубец уже на улице.
— Очень правдоподобно, — задумчиво ответил Ветров. — Конечно, надо еще проверять…
— Вы, наверное, раньше никогда не бывали в колониях? — с улыбкой поинтересовался подполковник. — Первый раз с осужденным приходилось общаться?
«Это я-то первый раз в колонии? — с возмущением подумал Ветров. — Ты что думаешь, приехал тут зеленый щенок: ничего не видел, ничего не знает?» Но ответить постарался как можно более равнодушным тоном.
— Да нет, приходилось бывать…
Перед его мысленным взором пронеслись серые стены Бутырки и Матросской Тишины, печальные глаза детей в детском доме при женской колонии под Владимиром, строй подростков в немецкой форме (гуманитарная помощь) в подмосковной воспитательной колонии…
«Врет, нигде он не был, — подумал Трегубец, искоса поглядывая на журналиста. — Только пыжится непонятно с чего. Индюк. Московский гондон».
— Они все говорят, что не виноваты, — сказал подполковник. — Со временем даже начинают верить в это.
— Я понимаю, — мягко вставил Андрей.
«Ни хрена ты не понимаешь!» — мысленно ответил Трегубец. А вслух произнес:
— Я тоже долго не мог привыкнуть. Поначалу всем верил. Но это насквозь лживые люди. С ними нельзя по-хорошему. Куда ни целуй, везде задница. Хотите, небольшой эксперимент проведем?
— Да, — кивнул Ветров, но подумал: «Экспериментатор, мать твою. Лучше бы дал с Куравлевым подольше побеседовать».
— Пойдемте с людьми поговорим. Вон мастерские как раз, туда и зайдем. Заодно и наше производство посмотрите.
— Интересно, — соврал Ветров. На самом деле его больше всего интересовало то, что было связано с Куравлевым. Остальное — постольку-поскольку. Репортаж из колонии ему не заказывали. Наоборот, в последнее время редактор говорил, мол, слишком много «тюрьмы» на полосах стало, умерь немного свой пыл, Андрей, поищи лучше другие темы.
Поэтому в плане отчета за командировку визит в мастерские являлся пустой тратой времени. Однако Андрей никогда не отказывался побывать там, где еще не был.
— Сюда. — Трегубец открыл дверь, проделанную в воротах. — Есть кто живой?
