Глава 7
Ночь приближалась к восточным окнам, а каждая стеклянная панель западных предлагала заглянуть в топку. В конюшне все стало угольно-черным, за исключением красно-оранжевых отблесков на столбах и дверцах стойл.
В сумраке я не мог определить, выполняется в здании закон природы и каждый объект отбрасывает только одну тень, или, наоборот, тени падают во все стороны и в большом количестве.
Если до этого момента в конюшне не ощущалось никаких запахов, то теперь определенно пахло озоном. Этот запах, как известно, молнии вышибают из воздуха, и иногда он остается через несколько часов после того, как отгремел последний громовой раскат и прекратилась гроза. Но в этот день дождь не лил, даже тучи не собирались.
Я не знал, чего ждать, но не сомневался, что если кто и нанесет мне визит, то не дама из «Вэлкам вэгон»[7] с подарками от местных торговцев. Теперь слова Кенни: «Опаздываю, опаздываю, опаздываю», — с которыми он ретировался из конюшни, воспринимались мной иначе: их произносил человек, который не спешил на какую-то встречу, а до смерти боявшийся остаться здесь после прихода ночи. Мускулистый, крепкий, вооруженный до зубов. Перепуганный, как маленький мальчик.
Эти непредвиденные сумерки, наступившие чуть ли не сразу после зари, могли означать столь многое, что сердце у меня сжалось. При этом билось, словно у кролика, когда этот мирный зверек вдруг видит в ночи сверкающие глаза вышедшего на охоту волка.
Ужас пьянит быстрее виски. Вероятно, меня ждала двойная порция, и поэтому следовало приложить немало усилий, что оставаться трезвым и быстро соображать.
За восточными окнами теперь царствовала ночь — за исключением ленивых, улегшихся на бок восьмерок по центру каждого окна. Эти медные фигуры светились внутри темного стекла, ничего не освещая вокруг, и я не думал, что их яркость обусловливал отраженный красный — и темнеющий на глазах — свет, которым горели западные окна.
После торопливого ухода Кенни в конюшне поначалу воцарилась тишина, но внезапно я услышал какие-то мягкие постукивания, доносящиеся снаружи, у западной стены. Не в одном месте — в нескольких. В различных точках, разнесенных вдоль здания.
Фигура появилась в красном окне, но никаких подробностей я разглядеть не мог, только силуэт, подсвеченный заходящим солнцем. Вроде бы увидел голову, движущуюся руку, хватающие пальцы.
Первым делом предположил, что это человек. Хотя голова, рука и кисть выглядели бесформенными, причиной искажений могли послужить необычный угол, с которого светило солнце, и дефекты толстого стекла.
По мере того, как красный закат лиловел, новые тени появились в других окнах, менее далекие, более бесформенные, возможно, полдесятка каких-то существ. И с каждой секундой уходила уверенность в том, что вдоль стены конюшни, постукивая и скребясь, движутся люди.
Во-первых, их нисколько не тревожил вызванный ими шум, но при этом они не разговаривали. Даже с намерением соблюдать тишину люди редко воздерживаются от коротких комментариев или сдавленных ругательств. Что-что, а поболтать мы любим.
Далее, находящиеся за стеной не проверяли ее прочность и не объявляли о своем прибытии. Они просто нащупывали путь вдоль нее, несомненно, искали дверь, но не так, как это делал бы обычный человек. Надвигающаяся ночь еще не полностью вступила в свои права. Наружного света хватало, чтобы человек быстро нашел дверь. Медленное, с остановками продвижение этих существ предполагало, что они или слепцы, или калеки, а может, и первое, и второе.
Я не верил, что легион слепых калек пересек лужайки Роузленда, чтобы обследовать конюшню или встретиться со мной, — с какой стати? — раз уж я в ней оказался.
Кем бы ни были существа, отбрасывающие искаженные тени на окна и постукивающие по стене, я бы предпочел не встречаться с ними. Что бы они ни хотели от меня получить, я бы предпочел им этого не давать.
Первый из них обогнул угол и нашел северную дверь, через которую недавно убежал Кенни. Принялся стучать по бронзе, но не из вежливости, желая, чтобы его впустили, а определяя характер препятствия. Помимо стука я слышал и другие звуки, указывающие на поиск дверной ручки.
Впервые задумавшись над тем, а каким образом у Кенни появились эти шрамы на лице, я поспешил от середины конюшни к южной двери.
Мне не хотелось рисковать, выходя в эту гоблиновскую ночь, чтобы проделать путь до гостевого домика в эвкалиптовой роще. Но еще меньше меня привлекала перспектива остаться в конюшне и встретиться с этими незваными гостями, которые неизвестно что задумали.
Когда я уже подходил к южной двери, большущая бронзовая панель затряслась под ударами того, кто хотел войти в конюшню. Будучи обычным поваром блюд быстрого приготовления, способным видеть призраков, я, однако, не обладал даром телепортации, а потому не мог перенестись в какое-то другое место.
Расположенная по мою левую руку комната для упряжи не запиралась. Никакую мебель в ней нынче не держали, и забаррикадироваться там я не мог. Десять пустых стойл тоже не могли послужить укрытием. По правую руку находилась кладовая для фуража, квадратное помещение со стороной примерно в двенадцать футов. В силу отсутствия окон темное, как подземелье.
Побывав в конюшне в прошлый раз, я заглянул и в кладовую. Знал, что вдоль правой стены пустые полки, а у левой — два ларя, каждый длиной в пять футов, глубиной в четыре с половиной и высотой в четыре.
Ближайший к двери ларь делился на три отделения, в каждое из которых вела своя крышка, крепившаяся на петлях с дальней от прохода стороны. В одно отделение я целиком бы не поместился. Для этого пришлось бы предварительно разложить руки-ноги по соседним.
Второй ларь имел две крышки, которые вели в одно большое отделение. Изготовили его из толстых деревянных брусков, а изнутри еще и обили листовой нержавеющей сталью. Фигурная фаска крышки плотно входила в канавку, вырезанную в ларе, чтобы обеспечить плотное соединение, вероятно, служившее защитой от мышей.
Будь у меня выбор, я бы никогда не полез в этот пустой ларь, который, насколько я помнил, очень уж напоминал гроб. Но если настойчивые гости, которые теперь барабанили по обеим дверям, пришли не с миром, альтернативой ларю являлась смерть в комнате для упряжи, или в проходе между стойлами, или в одном из стойл, и ни один из вариантов не казался мне привлекательным.
Каким бы ни было зрение моих неизвестных противников, я перестал отличаться от слепого, едва закрыл за собой дверь в кладовую — само собой, никаких замков — и на ощупь двинулся ко второму ларю. Поднял одну из крышек и толкал от себя, пока не щелкнул стопор, удерживающий ее в вертикальном положении.
Мне не требовалось соблюдать тишину, забираясь в ларь, потому что те, кто хотел войти в конюшню, с такой силой лупили по бронзовым дверям, что они грохотали, словно колокола.
На внутренней поверхности крышки имелась шестидюймовая рукоятка с кнопкой на конце. Если человек стоял перед ларем, то нажатием кнопки он снимал крышку со стопора и мог опустить ее на ларь.
Услышав, что колесики северной двери покатились по направляющим, я забрался в это не самое укромное из убежищ и опустил крышку, спрятавшись в ларе для фуража, в надежде, что на этот раз его содержимое не будет использовано для кормежки, как, несомненно, случалось раньше.
Сидя на полу ларя, спиной к дальней стенке, я обеими руками держался за рукоятки, приваренные к крышкам, надеясь удержать их на месте, если кто-то войдет в кладовую и попытается их открыть. Возможно, этот кто-то подумает, что от времени крышки деформировались, их заклинило и теперь нет никакой возможности оторвать хоть одну от ларя.
