Теперь видите ли вы, мои потусторонние печальники, как тщетны для меня ваши ласковые слова? И вы, корящие меня тем, что в прежнем счастливом житии я был подобен «птице, марающей свое гнездо».
Поймете ли вы, каким тяжелым путем я дошел до моей непримиримости?
Sic! Sic!*
Я от души желаю Зарубежному съезду всяческих успехов в смысле взаимного согласия, уважения, терпения к ошибкам, уступчивости и, главное, полного понимания громадности предстоящей ему работы. Странный и старинный человек, я еще верю в чудеса и, стало быть, верю в возможность внезапного наития благого духа на собрание избранных людей, объединенных единою, высокой и чистой целью. А что же может быть святее дружного стремления освободить родину и дать ей новую привольную жизнь на основе широкой справедливости?
Мне немножко стыдно того, что я до сих пор так мало интересовался съездом. До того мало, что, когда меня в конце прошлого месяца два почтенных и мною весьма уважаемых лица пригласили к участию в делах Зарубежного съезда, дабы служить разновеской в перевесе левого блока над ультрафиолетовым архимонархизмом, — в этот миг, по своей наивности, рассеянности и полной политической безграмотности, я был твердо убежден, что съезд крепко существует уже в продолжение полугода. Ну, какой же я, к черту, политик?
Узнав из утренних газет о том, что я значусь в числе кандидатов в представители, я растерялся от неожиданности. Выражаясь языком прежних славных беллетристов, «кровь оледенела в моих жилах». Я тотчас же бросился к телефону и мотался на нем около трех часов. Бесполезно! Я оказался выдвинутым в кандидаты партией беспартийных. Уверения мои в том, что я не политик и не общественный деятель, мольбы мои о снятии моего имени со списка не помогли. Заведующий вечерним выпуском сказал мне: мы получили известие от комитета, предваряющего съезд, и никакие ваши отказы и поправки недействительны.
У меня вздыбились волосы на голове. В обществе пяти человек я уже теряю дар самой простой человеческой речи. Кроме того, я всегда считал себя тем киплинговским диким котом, который ходил всегда сам по себе по диким лесам и махал диким хвостом. Всякая власть, даже самая легкая, всегда теснила меня, паче же всего презирал я анархистов. И вдруг — клетка.
К счастью, через день узнал я, что голоса разбились и я только выборщик. Ах, это утро отмечено мною жирным красным шрифтом в календаре всей моей будущей жизни.
Но зато уж теперь я буду следить за заседаниями и делами съезда с неутомимым вниманием, не пропуская ни малейшей мелочи и служа ему по мере сил.
Кстати: вот и первая услуга. Это — из слышанного, но достоверного.
Один мой друг подошел в день открытия съезда к американцу, который, в клетчатом костюме, с золотой папироской в платиновых зубах, сидел и внимательно прислушивался, перекинув ногу через ногу.
Приятель мой приблизился к нему и спросил по-английски: сэр, ваше впечатление?
Тот вдруг сказал по-русски:
— Жду когда начнется дело.
Американец этот оказался миллиардером…
Sic!
Насмарку*
Съезд разъехался, и у всех русских, волею или неволею расползшихся после большевистского погрома по всей поверхности земного шара, осталось в памяти и в душе сумбурное впечатление от всего сказанного и сделанного их делегатами на парижском собрании.
Сказано было слов очень много. Но у нас, у русских, так уж устроен говорильный аппарат, что произносить речь мы можем только в форме периодов, похожих на игрушечные вкладные разноцветные яйца. Открывается большое красное яйцо, в нем заключено второе, поменьше, синее, в этом синем — еще меньше, зеленое, желтое, белое, оранжевое и т. д., пока в конце концов не доберешься до величины неделимой, до шарика величиной с заячью картечину. Этот шарик и есть та новая блестящая мысль, которая послужит к восстановлению новой России, то универсальное средство, вроде порошка Арагаца, которое истребит большевиков.
Невыносимо скучны бывают эти бесконечные, вялые, ватные периоды для терпеливого слушателя. Они становятся прямо мучительными в те минуты, когда самодельный оратор потеряет порядок мыслей и тщетно тщится связать их обрывочки, причем во время длинной паузы мычит, жует губами, нервно чешет висок, безнадежно пьет воду и роется в обрывках бумажек, ловя их на столе и под столом. Ах, когда же мы научимся говорить силлогизмами, афоризмами, парадоксами, максимами или хоть включать наше слово в образы и сравнения. Есть, правда, специалисты, умеющие говорить безостановочно, громко, с пафосом и с размашистыми жестами. Но прочтите его речь в стенограмме: в ней нет и заячьей дробинки: пустота.
Были ли у съезда заранее определены цели и планы? Как будто бы нет. Съехаться, высказаться, поспорить в пределах джентльменской этики, ознакомиться с мнениями и чаяниями на местах, наконец, объединиться для общего великого дела… да дальше?
Слова, слова… И сам съезд почувствовал вскоре, что ему грозит перспектива повиснуть без точки опоры в пространстве, наполненном невесомыми и безответственными словами. Тогда-то и выплыли два решения: возглавление над съездом высокого имени великого князя Николая Николаевича и учреждение постоянного органа Зарубежного съезда.
Первое решение, как нам кажется, вышло несколько вразрез с умеренными, терпимыми и широкими мнениями, высказанными раньше великим князем, который ясно сказал, что он готов отдать все свои силы на служение заболевшей родине, когда народ позовет его. Так же твердо отказался наперед великий князь и от всякой политики справа и слева: русский народ сам выскажет, что ему нужно.
Но съезд — увы! — принял сразу не только очень густую политическую окраску, но даже ясно уловимый душок старого Союза русского народа (не к ночи будь помянут). Ультраправые оказались организованными не хуже первоклассной театральной клики. Марков II держался на заседаниях, как у себя дома, в шлафроке и с чубуком в руках. Его реплики с мест, никем не сдерживаемые, сбивали робких либералов слева и опрокидывали их. Правда, Марков II взял назад свои роковые слова о ждущей людей свободомыслящих стенке справа в будущей России. Эта поправка делает честь его взрослой душе, ибо дети и трусы никогда не сознаются в ошибках. Но глубоко-черная кулиса искренно упивалась этой несчастливой репликой.
Крайние, ультраправые — и в моральном, и в численном большинстве Отсюда несомненно, что в подавляющем, если не в абсолютном, большинстве они вошли бы и в постоянный орган Зарубежного съезда, буде таковой создался, в грандиозных целях представительства, руководителе, распоряжения и даже обложения налогами кротких беженцев.
Но, как все мы убедились, кроткие беженцы оказались хитрее. Они предпочли… ликвидировать комиссию.
С душком*
Большевики переслали десять тысяч фунтов стерлингов углекопам для поддержки их стачки. «Деньги эти — заветные, — приписали они особливо, — их уделили от своих трудов и сбережений русские
