35
Ободранный и исцарапанный, Андрей поднимался на следующую сопку, за которой других сопок видно не было. Счет дням, прошедшим после гибели Кортецкого, он уже потерял, хотя, должно быть, прошло не так много времени. Изматывающая жара усиливалась, и зудели потрескавшиеся губы, которыми по утрам он слизывал росу с широких листьев какого-то дальневосточного кустарника. Попадались ему в пути незнакомые ярко-красные ягоды, терпко-кислые на вкус. Глотал он их прямо с косточками, пытаясь хоть немного погасить постоянное ощущение голода и жажды.
Уже поднявшись на лысоватую вершину сопки, Андрей с облегчением вздохнул и огляделся по сторонам. Разогретую солнцем тишину нарушало лишь шипящее движение ветра, а впереди и внизу пускало блики ярко-синее полотно моря. От восхищения у Андрея перехватило дыхание. Никогда прежде он не видел моря и представить его себе иначе, как несколько взятых воедино рек, он не мог.
А ветер, охлаждавший воздух, нес в себе солоноватый привкус, и Андрей, вдохнувши глоток этого ветра, ощутил приятную соленость на языке и понял, откуда она и откуда ветер. И, не остановившись для отдыха на вершине, продолжил путь. Теперь это был путь к морю, путь вниз.
Еще не было слышно моря, но чайки своими резкими криками разрушили тишину, и почувствовал себя Андрей уютнее в этой ожившей шумами природе.
Иногда море исчезало из виду, но ненадолго, а только на время перехода через какую-нибудь ложбинку. А потом оно появлялось вновь и еще больше блестело на солнце, еще больше манило к себе, звало криками чаек.
Уже доступными стали для глаз и полоска песка на берегу, и мыльные барашки невысоких волн, ползущих к земле.
Все стало доступнее его глазам, но лишь на следующий день ноги Андрея остановились на песчаном берегу, а руки опустились в прохладную приятную воду, зачерпнули ее и плеснули в лицо. Вода обожгла обветренную кожу.
Солнце медленно отрывалось от горизонта.
Андрей завороженно смотрел на него, и казалось ему, что так близко видит он светило впервые. Было оно действительно огромно, и это не удивляло, ведь понимал он, что между ним и солнцем лежит всего лишь море.
Смотрел он на солнце, пока не заболели от яркого света глаза. Отвернулся он от солнечных лучей и заметил невдалеке скалы, а среди них что-то странное.
Между берегом и двумя возвышающимися из воды скалами лежал проржавевший остов корабля. Рядом, на берегу и в воде, валялись почерневшие от времени ящики, какие-то железные предметы, отполированные водой и солнцем доски.
Постояв в раздумье некоторое время, Андрей подошел к ближнему ящику и попробовал поднять крышку. Крышка отвалилась, и внутри он увидел плотно прижатые друг к другу серые кирпичики, у каждого из которых «торчал» проволочный хвостик.
Все это было Андрею незнакомо и неинтересно. Он присел на теплый песок и задумался. Место ему нравилось своей открытостью и присутствием следов человека. И решил он здесь остановиться. Окончить свой путь. Может, там, за морем, и есть люди, к которым надо было бы стремиться, плыть. Но уж очень он устал. И не хотелось больше спешить, опускаться и подниматься.
«Здесь я построю себе дом, – думал Андрей, глядя на останки корабля. – А если сил хватит, то и часовню поставлю. Будет свой маленький, но храм. Только Писания нет… А сам я не напишу».
Солнце тем временем поднималось. Продолжался прилив, и кричали чайки, кружа над берегом и кося глазками на сидящего человека, решившего остаться у моря.
36
Тропинка, на которую ступил Харитонов, оказавшись по другую сторону границы, уже многие недели вела его дальше, постепенно расширяясь и превратившись наконец в грунтовую дорогу. Эта дорога пересекала леса, поля и сады, перебиралась по мостам через реки и речушки, проходила совсем рядом с человеческим жильем, но не свернул с нее странник, чтобы подойти к людям. Не возникало в нем больше этого желания.
Теплое межсезонье начинало раскрашивать листья деревьев в яркие цвета. Высоко в вылинявшем небе пели жаворонки. Приближалось время сбора урожая.
Когда солнце стало припекать, Харитонов остановился и присел в тени придорожного дерева. Стащил с ног сапоги, размотал портянки, сработанные из одной «смирилки», и расстелил их для просушки. Растянулся на земле, положив вещмешок под голову. Дотронулся рукой до бороды, клочковатой и такой же «сапернолопаточной», какую носил он на барже. Одно время выросла она на добрых полметра, но как-то он нашел кусок стекла и, с полчаса помучавшись, окоротил ее.
Звонкое жужжание мошкары, тоже спрятавшейся от солнца в тени дерева, навевало дрему. И странник, уставившись закрытыми глазами в небо, окунулся в теплый поток, понесший его куда-то. Закружились вокруг солнечные блики, и словно кто-то теплой ладонью прошелся по его лицу и дотронулся до горла, отчего Харитонов вздрогнул. Ладонь исчезла, и уже ничто не тревожило его сон.
Пробуждение было долгим и трудным, словно возвращался он к жизни после летаргического сна. Поднял голову, огляделся и не узнал места, где спал, хотя и сапоги стояли на месте, и портянки, давно высохшие, лежали расстеленными на траве. Странник поднялся на ноги и вышел на дорогу, которую тоже не узнал. Это была уже не грунтовка, а настоящая бетонка. Два ряда деревьев по обе стороны бетонки образовывали аллею, тенистую и прохладную даже при летнем солнце. Идти по ней было легко, и Харитонов, не задумываясь, пошел в том же направлении, в котором шел он по прошлой, грунтовой дороге.
За деревьями, по обе стороны от дороги, стали появляться одиночные дома. Харитонов замедлил шаг. Перед ним начинался город, большой город, видимо, даже больше бывшего Пафнутьевска, и от этого возникло сомнение – а стоит ли идти в такой город, ведь если он больше бывшего Пафнутьевска, значит, и больше зла может причинить Харитонову.
Но люди, во множестве появившиеся на дороге, шедшие и навстречу страннику, и по пути с ним, выглядели счастливо, улыбались, и хоть были их улыбки странные, слишком самостоятельные и, казалось, вообще не связанные ни с жизнью, ни с миром, эту жизнь окружавшим, Харитонов все-таки усомнился в своих опасениях. Ведь тот город остался далеко позади, за колючей проволокой и полосатыми столбами государственной границы, а значит, этот город был надежно защищен от бывшего Пафнутьевска и всех его окрестностей, включая и берег Японского моря. Стало быть, жизнь здесь протекала другая, судя по улыбкам жителей, жизнь эта была странно-радостная и, возможно, счастливая. И пошел Харитонов дальше. Вдоль дороги стали выстраиваться деревянные дома, появились улицы, под прямым углом прорезавшие дорогу, и в начале каждой стоял бюст на невысоком, метра в полтора, постаменте. Приглядевшись к ближайшему бюсту, странник узнал Ленина, и это успокоило его окончательно.
Прошло еще немного времени, и впереди показалась огромная, высотою с колокольню, скульптура- памятник, изображавшая также основателя Родины, а рядом через огромный каменный дефис таким же памятником высились четыре бетонные буквы «ГРАД».
– Ленин-ГРАД! – понял Харитонов, и сердце его взволнованно забилось. Он остановился, не сводя глаз с этого скульптурного названия города. Вспомнил треххрамье, вспомнил всю свою жизнь и поклонился памятнику, словно был это не памятник, а храм, святыня, именно та святыня, к которой он шел.
Сразу за названием города стояли аккуратно выстроенные в шеренги высокие каменные дома серого и желтого цвета. Бетонная дорога, по которой он шел, превратилась в булыжниковую мостовую, широкую и чуть взгорбленную посередине.
Все еще взволнованный, Харитонов направился дальше. Люди куда-то исчезли, но по-прежнему на каждом перекрестке стояли памятники Ленину. Все головы были одинаковы, но постаменты отличались один от другого. На одном из них, широком мраморном кубе, виднелась надпись, сделанная бронзовыми,
