Виктор снова закрыл глаза. В мыслях он теперь завидовал Севе, которому в их бараке-крематории холодно быть не может. Виктору захотелось туда, обратно, к горячей трубе, к этому неприятному серному запаху. Он вспомнил о планах Севы, о пекарне, о его любви к печному теплу. Теперь планы и желания Севы стали еще более понятны и объяснимы. Все, чего хотел Сева, укладывалось в одно короткое и емкое слово: «жить». Все самые важные слова – односложны. Жить. Пить. Есть. Потом, думал Виктор, идут слова второго ряда важности, и они уже двусложны – любить, тепло, деньги, счастье. Самыми неважными словами оказывались одновременно самые длинные. И мысленно Виктор улыбнулся улыбкой висельника от наугад просочившихся в мысли длинных слов: гуманизм, демократия, человеколюбие…
И снова емкое, но двусложное слово «мудак», сказанное хрипловатым раздраженным голосом, как щелчком по лбу, вытолкнуло из головы эти длинные, далекие от реальной жизни слова. И снова оно стало последним словом, и затихало оно медленно где-то рядом одновременно с затихавшим от физического бессилия сознанием Виктора.
55
Утром полузамерзшего Виктора двое парней-чеченцев вытащили из ямы и привели во двор двухэтажного дома. Там посадили на холодную землю и на несколько минут исчезли. Виктор дрожал от холода. Он попытался осмотреться, но шея не поворачивалась. Прямо перед ним стоял зеленый «газик», на зеркале которого со стороны водителя висели на ремнях два «Калашникова». Где-то за спиной шла спокойная беседа на непонятном чеченском языке. Вдруг включилась рация и разговор замолк. Один из голосов переключился на разговор по рации. Он был коротким. После этого наступила тишина, которая длилась минут пять.
Вскоре молодые парни – чеченцы снова подхватили Виктора под руки и затащили в дом. Усадили в простенькой комнатке на деревянную скамью и сами уселись на другую скамью у окошка. Теперь Виктору не надо было крутить головой, чтобы рассмотреть этих парней – было им лет по шестнадцать. Они спокойно сидели. Чего-то ждали. Один смотрел перед собой на деревянный настил пола, второй крутил в руке пистолет «ТТ».
Дверь в комнату открылась, и в проеме появился чеченец лет сорока с густой короткой щетиной на щеках. Он пристально посмотрел на Виктора, потом сказал что-то по-чеченски парням. Один из них вышел и вернулся с бутылкой. Подошел к Виктору и поднес горлышко бутылки к его рту. Приподнял бутылку, и губы Виктора защипало от соприкосновения с самодельной водкой или чачей.
– Пей, пей! – сказал чеченец по-русски без акцента. – Совсем замерз? А?
Виктор отхлебнул водки. Сознание прояснилось, но во всем теле ощущалась скованность, слабость. И рана на виске под повязкой зазудела, зачесалась, словно тоже проснулась от глотка этой водки. И зуд этот усиливался с неимоверной скоростью и превратился через минуту в резкую навязчивую боль. Лицо у Виктора скривилось.
– Что такое? – удивился чеченец, взяв из противоположного угла комнаты табурет и поставив его в метре от Виктора. – Водка невкусная?
Виктор отрицательно мотнул головой. Так хотелось дотронуться до раны рукой, но онемевшие руки были до сих пор связаны. Даже плечевые суставы онемели.
– Висок, – произнес Виктор.
Чеченец подошел, снял повязку – в руках у него оказалась грязная от крови полоска белой материи не длиннее метра. Он бросил ее на пол и наклонился над головой Виктора.
– Ай-яй-яй! – он покачал головой. – Что ж они ее не обработали!
Обернулся к парню с бутылкой, забрал у него водку и щедро полил водкой рану. В глазах у Виктора заискрило, боль прошлась волной от виска куда-то внутрь головы, и он дернулся, ойкнул, застонал.
– Ты что, не мужчина? – прикрикнул на него чеченец. – Сиди и терпи!
Чеченец еще раз осмотрел рану, повернулся к стоявшему рядом парню, показал взглядом на лежавшую на деревянном полу повязку. Парень снова затянул ее на голове Виктора и вернулся к своему напарнику, сидевшему у окошка и до сих пор крутившему в руках пистолет.
– Послушай, – заговорил чеченец, поймав замутненный взгляд пленника. – Ты зачем драку с федералами устроил? Ты что, не знаешь хорошую русскую пословицу «клиент всегда прав»?
– Они были пьяными… и кого-то живого сжигали, – негромко выдавил из себя Виктор.
– Ты видел кого-то живого?
Виктор отрицательно мотнул головой.
– А ты не был пьяным?
Виктор снова отрицательно мотнул головой.
– А день рождения своего дружка ты не отмечал? – На лице у чеченца появилась напряженная тонкогубая улыбка.
Виктор пожал плечами.
– Он думал, – произнес чеченец. – Если б ты умел думать, ты бы здесь не оказался!.. А теперь скажи, пожалуйста, зачем ты обо мне расспрашивал?
Виктор вдруг понял, что перед ним Хачаев собственной персоной. Попытался сосредоточиться, собраться с мыслями, но рана заболела с новой силой, и мысли никак не выстраивались в произносимую и понятную форму.
– Тебя что, наши друзья из ФСБ прислали, чтобы со мной рассчитаться?
Виктор отрицательно мотнул головой. Жесты у него получались легче, чем слова.
– Знаешь, давай лучше напрямую говорить… мне совсем не хочется слышать, как ты кричишь… Понимаешь, я человек образованный, можно сказать – москвич по образу жизни, у меня тоже дети есть. Не заставляй меня поступать с тобой бесчеловечно, чтоб потом на вашем телевидении снова кричали о чеченских зверствах… Откуда ты знаешь мою фамилию?
Виктор понял, что если сейчас он не заговорит, потом говорить уже не сможет.
– Вы забрали из Москвы пингвина… его зовут Миша…
– Я забрал из Москвы еще жену и детей, это как раз то, что известно ФСБ. Только жена и дети теперь не здесь, правда, ты об этом никому доложить уже не сможешь…
Виктор понял, что Хачаев не настроен ему верить.
– Я из Киева, я вас в Москве искал, чтобы… понимаете, это мой пингвин, он попал к этому банкиру, а потом к вам…
– А теперь и ты ко мне попал, – грустно усмехнулся чеченец. – Что это вы все ко мне попадаете? Я же не боевик, я же вам не мешал. И в Москве я сидел и тихонько занимался бизнесом. Я вообще – обычный учитель физики и истории, понимаешь? Я на вашей великой литературе воспитан! На гордости! «Песня о соколе», «Песня о Буревестнике»! А теперь у вас что? А?
– Я из Киева, – произнес Виктор и сглотнул слюну – во рту все еще ощущался неприятный жгучий вкус этой самодельной то ли водки, то ли чачи. – Я не из России…
– Украинец? – В глазах у Хачаева промелькнул мгновенный интерес. – А у вас что? Какая гордость? Есть своя «Песня о соколе»? А?
– Чому я нэ сокил, чому нэ литаю, – прошептал Виктор пришедшие на ум слова украинской народной песни.
Хачаев тяжело вздохнул.
– Ты знаешь, у некоторых народов, и у нас – у чеченцев, есть врожденная гордость. В генах, в крови. А другим народам для этого идеология и тирания нужна… И я тебе скажу, стоит только идеологию и тиранию заменить на демократию – и все! Такие народы опять рабы, рабы собственного бессилия. А врожденная национальная гордость сильнее всякой политической системы. И вы, русские, воюете с нами только потому, что у нас есть врожденная гордость, а у вас – нет!
– Украинцы с вами не воюют!
– А с кем они воюют?
