Мама Ирины открыла, одетая в старое черное платье, поверх которого внизу передник, а сверху кофточка красная. Ну просто цыганка цыганкой. Открыла, сразу отступила внутрь, пропуская гостя. Но взгляд ее на завернутом в одеяльце малыше застыл.
Егор ощутил необходимость что-нибудь сказать, объяснить. А слова словно в горле застряли. И малыш заплакал громче.
– Подбросили сегодня ночью, – наконец выдавил он из себя.
– Мама, кто там? – донесся в коридор голос Ирины.
– Егор, – крикнула баба Шура. Потом обернулась к гостю. – Мальчик или девочка?
– Не знаю.
Взяла баба Шура ребенка на руки, чтобы гость раздеться и разуться смог. Потом в Иринину комнату они прошли. А там Ирина Ясю на руках укачивает.
– Вот, прынис, – голос пожилой женщины звучал тише обычного.
Ирина Ясю на свою кровать уложила, накрыла одеялом. Подошла, взяла из рук мамы малыша. Положила его, плачущего, рядом с Ясей поверх одеяла и распеленала.
– Девочка, – прошептала она. И подняла взгляд на Егора.
– Замерзнуть могла, – сказал он оправдывающимся тоном.
– Голодненькая, – выдохнула Ирина, и голую малышку на руки взяла. – Мама, свари Егору кофе, а я ее покормлю, бедняжку!
Увела баба Шура Егора на кухню. Плач малышки затих. В кухне сочно пахло гречневой кашей – целый чугунок ее стоял на плите.
– Это ж ее искать будут, – заговорила баба Шура голосом, полным недовольства. – Ребенок – не котенок! Родила, дура, бросила, а наутро в милицию заявит!
Егор молча сидел за столом. Ждал обещанный кофе и думал, что все-таки он глупость совершил. Недаром Серега ему по рации сказал: «Не глупи!» А он взял и сглупил, привез ребенка зачем-то сюда! Но ведь он о себе и об Ирине думал, когда в дороге был и на малышку посматривал. Александру-батьковну он в расчет не брал.
А она, баба Шура, стояла над плитой, сбоку от Егора. Смотрела на чайник, в который только что воды налила. Смотрела обиженно и немного сердито, словно тот запаздывал с закипанием.
– И чего ты ее подобрал?! А теперь что? Она что, одна теперь с двумя будет?! – вырвались ее мысли наружу, в речь. – И так была мать-одиночкой! А вот теперь даже непонятно, кем стала! Мужа нет, а ребенка – два!
– Да не мать-одиночка она! – вступился за Ирину Егор.
– А кто? – Баба Шура смотрела теперь сердито не на чайник, который все не закипал, а на Егора. – Кто она теперь? Что люди скажут? Она даже в сельсовет пойти, помощь на Ясю оформить боится! Надо эту подкинутую в милицию отнести или сразу в детдом отдать. Там ее доглядят, и оденут, и кормить станут.
Егор молчал. Слушал и молчал. И Александра-батьковна замолкла. Чайник закипел. Чашка с кофе на стол перед гостем опустилась. И смотрел он на пар над чашкой и на сахарницу. Он бы и стал пить сейчас кофе, но не было на столе ложечки. Ложечки, чтобы сахару набрать и размешать.
Молча поднялся Егор из-за стола и возвратился в комнату Ирины.
Баба Шура за ним следом вошла.
А Ирина голову опустила. Смотрит на малышку, жадно молоко из груди сосущую. И в глазах у нее – спокойствие.
Подняла на вошедших взгляд.
– А может, там записка с именем была? – шепотом спросила Егора.
Он отрицательно головой мотнул.
– Тогда будет маринкой, – произнесла нежно.
Баба Шура вздохнула тяжело и прошла дальше, в свою комнату.
84
Это была самая ужасная ночь в ее жизни. Вероника посмотрела утром в зеркало и заплакала от жалости к себе. Лицо припухшее, бледное. Глаза краснющие, словно кровяные сосуды в них полопались. Губы пересушенные. Все тело ломит.
Она умылась теплой водой, нежно вытерла лицо полотенцем, намазалась ночным кремом.
Вернулась в спальню. Присела на край кровати. Остановила взгляд на лице Семена, бледном, даже каком-то желтоватом.
Он лежал неподвижно, на спине. Накрытый тремя одеялами. Если посмотреть со стороны – мертвец мертвецом.
Но Вероника смотрела не со стороны, а с близкого расстояния. Она всю ночь утыкалась ушком в его холодную грудь и слышала никуда не спешащее сердце, продолжавшее отбивать секунды и минуты его жизни. Он был жив. Только почему-то оставался холодным и неподвижным.
В какой-то момент Вероника подумала, что он стал очень похожим на мужа Дарьи Ивановны после пластилизации. Она даже представила себе его сидящим в кресле лицом к окну, а затылком к ней. Ей стало страшно. На всякий случай заглянула под кровать, проверяя: не доносится ли этот стук, стук будто бы сердца, откуда-нибудь из другого места? Но под кроватью, кроме пыли, ничего не было. Да и пыль была не видна при свете люстры. Просто Вероника знала, что там должна быть пыль. Ведь последний раз она мыла пол под кроватью месяц назад.
Ближе к утру ей стало холодно в махровом халате, надетом поверх короткой ночнушки, и она натянула на себя джинсы и свитер.
Она пыталась пробудить его прикасаниями, словами, но Семен лежал как бревно. От него пахло неприятной речной влагой. Даже после того, как она растерла его спиртом, запах речной влаги никуда не исчез.
«Он спит или не спит?!» – лихорадочно пыталась понять Вероника. Думала позвонить в «скорую помощь», но дальше мыслей не пошла. Решила ждать его пробуждения до утра.
Около трех заварила себе чаю, налила на донышко бокала коньяка. Уселась на кухне, и взгляд сам собой упал на подоконник, где лежал бумажник Семена и все, что она в нем нашла. Взяла в руки фотографию незнакомой блондинки. Задумчиво смотрела на нее.
И вдруг на нее словно озарение снизошло.
– Это он из-за нее топился! – прошептали ее пересохшие губы.
Из памяти во всех подробностях вынырнули ночные исчезновения ее мужа.
Она бросила взгляд в окно, за которым царствовала темнота. Она представила себя идущей по ночной пустынной улице. Представила и перепугалась до гусиной кожи на руках, до чесоточного зуда на запястьях.
Почувствовала себя одинокой и незащищенной. Выпила коньяка. Вспомнила о своей подруге Дарье Ивановне. Как хотелось бы, чтобы она сейчас сидела тут рядом, за столом. Она бы сразу что-нибудь подсказала. Она и подскажет, когда придет. Но все-таки надо дождаться утра. Нехорошо нагружать подруг своими ночными проблемами. Ведь ее никто не убивает, не насилует, с ней ничего страшного внешне не происходит. Только все эти внутренние страхи, которые надо объяснять, иначе тебя не поймут и тебе не посочувствуют!
Когда Вероника вернулась в спальню, часы показывали половину седьмого. За окнами серел все еще не уверенный в собственной неизбежности рассвет.
Семен лежал так же, на спине. Только глаза его были открыты. Он смотрел в потолок.
Вероника залезла с коленями на кровать, зависла лицом над его взглядом, пытаясь поймать этот неподвижный взгляд. Ей показалось, что Семен просто не заметил ее. Глаза его были влажными, словно он плакал.
