– Мы попозже зайдем, – тихонько проговорил Львович.
Из-за слез в глазах две нерезкие, размытые фигуры вышли в размытый дверной проем. И дверь снова закрылась.
Может, я был просто пьян. Может, нервы мои уже не выдерживали этого заточения. Может, я действительно ощутил вину перед Лизой, перед единственным ростком моего практически исчезнувшего с лица земли семейного круга, моего рода.
196
«Мужчины – приходящее и уходящее, а женщины – вечное». Это Мира сказала сама, а теперь своими действиями доказывает обратное. Ее парень устроился на работу в кочегарку при больнице. Работает сутки через трое, и я легко ориентируюсь в его трудовом графике. В кочегарке есть и диван, и столик, и даже маленький холодильник «Морозко». Видимо, там достаточно уюта для фальсификации счастливой семейной жизни. По крайней мере, Мира теперь тоже дежурит там «сутки через трое». Я только надеюсь, что она не отвлекает своего кочегара от выполнения служебных обязанностей. Хотя, по правде сказать, трудно мне представить себе обязанности кочегара в августе, когда на улице плюс тридцать три, а в любом помещении двадцать пять и тоже с плюсом. Может, он просто воду греет для умывальников?
Но что бы он ни грел, а Мира возвращается после этих суточных дежурств счастливой и довольной. И, что самое удивительное, сначала ложится спать!
Я наконец сообщил маме о разводе. Думал, она воспримет это спокойно, но она расстроилась.
– Послушай! Ты же с самого начала знала, что все это фикция! – удивился я.
– Половина событий в жизни начинается с того, что ты называешь фикцией, а становится нормальной жизненной правдой, реальностью. Потому что существует такое понятие, как ответственность взрослого человека за свои поступки!
– Ты что? – удивился я еще больше. – Может, тебе надо пожить в гостях у Димки? Там с тобой сразу согласятся!
Тот позавчерашний разговор, как и следовало ожидать, закончился слезами и упреками. И угрозами типа «подожди, будут у тебя дети, тогда и поймешь!»
Отвечать на упреки я не стал. Не возникло никакого желания. Только жалость к зацикленной на каких-то абсурдных идеях постаревшей матери. «Может, это начало старческого маразма?» – подумал я. Но ведь я знал, что маразм – явление, больше характерное для мужчин, чем для женщин. Так что списал я все это на притупление ума в связи с прекращением действия принципов советской морали. Ведь сейчас вообще всякая мораль перестала действовать. Мораль прекратила хождение почти одновременно с прекращением хождения советского рубля. Теперь в ходу доллары, а я с детства помню, что там, где доллары, нет ни морали, ни справедливости.
Впрочем, мой ежемесячный конверт на работе потолстел до шестисот баксов. И действительно, я изменился. Мне теперь спокойнее, я становлюсь добрее к близким и к окружающим. Вот мама еще не знает, а я собираюсь ей купить микроволновку за сто долларов. И Димке что-нибудь куплю. И Верочке, хотя дальше пьяных поцелуев и объятий у нас с ней пока дело не дошло. Использовать «дежурства» Миры у своего кочегара для того, чтобы приводить эту задорную сосательную конфетку в наполненную запахами прошлого коммуналку, мне не хочется. Да и она, как это ни странно, оказалась девочкой хорошего воспитания. И говорит, что еще не подготовила своих родителей к тому, что может привести домой мужчину. И это в двадцать с лишним лет!
197
Самолет вылетел из Борисполя в пятнадцать ноль-ноль. Уже начало пятого.
– Может, поедите? – наклоняется надо мной блондинка-стюардесса.
– Нет, – мотаю я головой. – Дайте еще виски!
Она отходит к бару на колесиках. Я у нее, у стюардессы, сегодня один. Один на весь бизнес-класс. Она видит мое состояние. Стюардессы – хорошие психологи, знают, кого пожалеть, кого приструнить. Меня нужно жалеть. Это она сразу поняла. У меня глаза щемят от жалости к себе самому. Меня всего трясет, как только я задумываюсь, представляю себе, как все произошло.
Утром меня возле кабинета ждал полковник Светлов. Лицо с каменным выражением, но глаза проникновенные, живые. Кивком головы поздоровался. Зашел за мной следом. А потом сразу доложил новость тихим вибрирующим голосом: «У вас несчастье, Сергей Павлович. Ваш брат Дмитрий и его жена прыгнули в пропасть. Самоубийство».
У меня шок. Во рту сразу стало сухо. Звон какой-то глухой в голове. Я на него тупым взглядом смотрю, а сказать что-нибудь не получается. Губы замерли, их словно судорогой свело. И в горле ком встал. Холодный, как кусок льда. Я пытаюсь этот ком вниз протолкнуть. Ничего не получается. А он терпеливо ждет. Наконец ком льда проваливается внутрь, глубоко внутрь, туда, где он уже не мешает говорить.
– Как? Почему? – вырываются у меня первые освободившиеся от шоковой судороги слова.
– Вам надо лететь. Вас встретят из посольства, все объяснят. Никому не говорите о случившемся. По крайней мере сейчас. Вы понимаете, такая новость, если станет публичной, не украсит ни нас, ни вас, ни, тем более, Украину. В самой Швейцарии власти пошли нам навстречу, и есть возможность эту трагедию не выпустить на бульварный уровень.
Я киваю. Киваю и удивляюсь, насколько четко и разумно поясняет все полковник Светлов.
– Ваш билет привезут через полчаса. Рейс в 15.00. Посольство окажет всю необходимую помощь.
– А ребенок? – вдруг спрашиваю я, вспомнив о Лизе, дочери Димы и Вали. – Что с ней? Что?
– Жива, сейчас в больнице. Это тоже часть проблемы, которую надо будет решить в соответствии со швейцарскими законами и нашими интересами.
Он вышел быстро и совершенно тихо. Ни одного его шага я не услышал, глядя ему вслед. Так, наверное, ходят ангелы.
Оставшись один в кабинете, я мучился вопросом, который возник сразу после ухода Светлова. Почему Лиза в больнице? Значит, с ней все-таки что-то случилось?
Этим же вопросом я задавался сейчас в самолете.
– Еще льда, пожалуйста, – попросил я стюардессу, протягивая ей широкий стакан для виски.
Она подошла, удивленно посмотрела в пустой стакан и переспросила:
– Виски со льдом?
Я тоже глянул на стакан в руке и понял, что трудно правильно выражать свои желания, когда голова занята совершенно другим.
– Да, виски и побольше льда!
198
Утром в комнату постучали. Я попросил подождать. Поднялся с кровати. Оделся. Думал-гадал: кто это стучит в незакрытую дверь? Может, генерал Филин? Кажется, он один ведет себя так же, как и раньше, до всех этих потрясений. Львович и Светлов заходили чаще без стука или стучали одновременно с открытием двери.
– Да! – крикнул я, усаживаясь за рабочий стол.
