«На хер их всех, на хер!» – повторил я мысленно.
А потом подумал, что слова отца Василия оказались созвучны моим недавним размышлениям. Спасать надо близких!
И я решил завтра же купить маме микроволновку, а Димке какие-нибудь книги. Сейчас он увлекся историей и во время нашего последнего визита вылил на меня массу фактов из жизни маршала Жукова. Поищу-ка я ему биографию маршала Буденного.
200
В аэропорту меня встретил шофер посольства. Поселил в гостинице «Флорхоф» и уехал до утра. Был он немногословен, да и сам я разговорчивостью сейчас не отличался. За окном гостиничного номера льет дождь. Название гостиницы «Флорхоф» означает «цветочный дворик». Только дворик теперь перенесен в небольшой холл. Сплошная зелень. Правда, и сама небольшая трехэтажная гостиница расположена во дворике, отгороженном от узкой улочки живой изгородью голого кустарника. Если б земля была хотя бы чуть-чуть укрыта снегом, и то было бы красивее. А так все эти лужи, отражающие желтый свет уличных фонарей, навевают тоску. Осеннюю тоску.
Завтра посольская машина отвезет меня сначала в Берн, где кто-то из посольства хочет со мной встретиться. Потом этот же «кто-то» поедет со мной в Лейкербад. Думать о завтрашнем дне мне не хочется. Вообще думать не хочется. И спать не хочется.
Я беру в холле гостиничный зонтик и отправляюсь побродить вокруг. Пять минут под дождем, и я уже на площади с трамвайными остановками и музеем современного искусства. И никого вокруг, только трамваи, как бутылки, наполненные светом, ярко и звонко катятся по узким рельсам мимо меня.
Спускаюсь к озеру. Так же тихо и пустынно. Только за прозрачными стенками и окнами кафе и ресторанчиков жизнь идет. Не кипит, не бурлит, а просто идет.
«Они оба полные шизофреники, – думаю я о брате и о Вале. – Завести семью, родить здорового ребенка и покончить с собой?! Как это? Я, нормальный, здоровый человек, этого не понимаю! Из-за чего? О чем они думали?»
Возле меня резко открывается дверь бара, и на улицу, под дождь, вываливается компания молодежи, на ходу выстреливая в небо зонтиками-автоматами. Я шарахаюсь от них и их зонтиков. Останавливаюсь. Успеваю заметить в проеме закрывающейся двери вполне уютную внутренность бара и устремляюсь туда – в тепло, в сухость, в другой мир.
В кармане пальто доллары и кредитка. Я показываю и то и другое бармену. Он выбирает пальцем доллары и указывает мне взглядом на заставленные бутылками полки.
«Ну вот, – думаю я. – Дождь я здесь не пережду, но согреться – согреюсь!»
И выбираю американское виски «Бурбон».
«Интересно, – думаю я, присаживаясь за столик возле окна, по которому стекает швейцарская дождливая зима, – я быстро напьюсь?»
На всякий случай опускаю на столешницу пропуск в гостиницу. Чтобы, по крайней мере, знали, откуда к ним пришел непредсказуемый даже для себя самого клиент.
201
Ночью я не спал. Каждые несколько минут бегал в туалет. В перерывах придерживал обеими руками больной живот, сидя на самом краешке стула. Ложиться не было смысла.
Виноват, очевидно, был тюремный повар. Или тушенка, которую он просто высыпал в сварившуюся картошку, оказалась просроченной. Во всяком случае, уже за ужином я ощутил на языке неприятное послевкусие. И первые рвотные позывы не заставили себя ждать. Сразу после чая кольнуло в животе первый раз. И потом началось. Я даже не задумывался, почему в этот вечер никто не составил мне за ужином компанию: ни Филин, ни Львович, ни сам Светлов.
А ранним темным утром за окном зазвучала стрельба. Пулеметные очереди. Я не испугался. Из-за отравления мне было совершенно все равно, что происходит вокруг, лишь бы путь от моего стола до туалета был свободен. Но уже минут через пять по коридору застучали тяжелые сапоги или ботинки. В комнату ворвалось несколько крепких бойцов в камуфляже, в масках. Подхватили меня под руки и молча потащили, точнее, понесли легко, как перышко, по коридору. Им навстречу бежали другие – тоже в камуфляже. И тоже кого-то тащили. А мне хотелось в туалет, хотелось побыстрее приникнуть задницей к холодному унитазу, на котором даже сиденья не было. Но эти люди несли меня мимо дверей, и я уже не понимал, где я и что со мной.
Потом в уши ворвался гул вертолетного двигателя. Мне дали таблетку и стакан воды. И я отрубился, успев заметить, как все быстрее и быстрее крутится мясорубка вертолетного винта. И еще заметил рядом другие вертолеты.
– Никаких вопросов! Никаких вопросов! – разбудил меня знакомый голос.
Только голос этот не говорил, а кричал. Нервно, возбужденно.
Я открыл глаза и увидел несколько телекамер, направленных прямо мне в лицо. И яркий свет заставил зажмуриться. Закрыться рукой.
Медленно оживала моя голова, и уже появились первые мысли: что со мной? Где я? В плену? Что происходит?
Но мне дали еще одну таблетку. И я ушел внутрь своего тела, погрузился куда-то на уровень успокоившегося наконец желудка. Туда, где тепло и еще немного мутно.
– Поправьте подушку, – донеслось откуда-то сверху.
Это уже происходило позже, через несколько часов. Но я об этом не подозревал, пока мои глаза не открылись и не попробовали отыскать точку опоры для неустойчивого, мутного взгляда.
Такой точкой стало зависшее надо мной лицо. Когда взгляд устоялся, сфокусировался, я узнал Светлова. Его глаза были красными, припухшими.
Я хотел было что-то спросить, но он, заметив шевеление моих губ, остановил мои усилия движением поднятой ладони и сказал:
– Все в порядке!
202
– Через неделю летим в Польшу! – весело заявил мне утром Жора Степанович. – Будем готовить польско-украинскую конференцию предпринимателей!
– Надолго? – поинтересовался я.
– Три дня. А что, у тебя тут какие-то важные дела?
– Нет.
Жора Степанович убрал веселость с лица. Человек он проницательный, да и безрадостные нотки уловить в моем голосе мог, должно быть, и глухой.
– А в чем дело? – спросил Жора.
– Квартирный вопрос, – признался я. – Моя бывшая жена завтра играет свадьбу. Она беременна. В комнате придется прописывать ее нового мужа.
– Да?! – Он задумался. Посверлил меня вопросительным взглядом. Потом провел ладонью по ежику
