Но Дима и Валя просто смотрят друг другу в глаза. Они неподвижны.
– Они дополняют друг друга, – говорит главврач. – Цветотерапия хоть и не помогла, зато познакомила их. Теперь они настраиваются на волну единого восприятия окружающего мира.
– А когда едят, они вместе садятся? – спрашивает вдруг Светлана.
– Да, друг против друга.
Я вспоминаю сегодняшний обед в придорожном кафе.
– Они разговаривают за едой? – спрашиваю я.
– Если б они могли легко разговаривать между собой, им бы тут нечего было делать.
Я перевожу взгляд с главврача на Светлану. Она отвлекается от окна и тоже смотрит на меня.
Мне хочется что-то сказать ей. И я бы наверняка сказал, но присутствие врача меня стесняет.
«А вдруг мы с ней такие же, как Дима с Валей?» – думаю я.
«Пора в Киев», – думает Светлана, глядя на меня.
– У меня в 17.30 встреча, – говорит она и, заметив в моих глазах понимание, переводит взгляд на Диму и Валю.
– К понедельнику бумаги будут готовы, – говорит главврач, понимая, что вот-вот мы распрощаемся.
39
– Какое масло? – переспрашиваю я у Сони, снимая рубашку.
– Это смесь. Там и масло мускатного ореха, и, – она переходит вдруг на шепот, – молочко опиумного мака, и прополис.
Я снимаю брюки и трусы. Ложусь на кушетку попой кверху.
Соня тоже раздевается до спортивного купальника. Моет руки в маленьком угловом умывальничке. Вытирает их досуха.
Я слушаю ее спиной. Точнее – чувствую ее приближение. И вдруг маслянистые тяжелые капли падают на мои плечи. А вот уже и ее сильные пальцы. Пошли расходящиеся круги, втирающие в мою кожу маслянистую смесь.
Соня – бывшая чемпионка мира по спортивной гимнастике. Бывшие чемпионы так же легко переходят в оздоровительную медицину, как бывшие депутаты в тюрьму или на госслужбу. Спорт здоровее политики, это даже на таком простом примере видно.
– Расслабьтесь! – Она проводит подушечками пальцев по моим рукам, вытянутым вдоль туловища.
Уже после массажа, оставшись один в комнате для отдыха, я стою пару минут перед настенным зеркалом и рассматриваю себя голого. Не знаю, действительно ли мои веснушки побледнели от ее маслянистой смеси, как уверяла меня Соня. Зато отрос волосяной покров на груди, сбритый врачами перед операцией. И, кажется, некоторые волоски отливают рыжиной. Этого еще не хватало!
Я выискиваю на груди несколько действительно рыжих волосков и выдергиваю их.
– Господин президент, – слышится из-за двери голос Коли Львовича. – Вас ждет посол Албании!
Нехотя я одеваюсь. Настроение постепенно портится. Я думаю об этих рыжих волосинках на своей груди.
Послом Албании оказывается приятная женщина лет сорока. Она вручает мне верительные грамоты. По очереди мы говорим протокольные слова об улучшении украино-албанских отношений, и на этом встреча заканчивается.
– Господин президент, вы обещали сегодня выпить кофе с Майей Владимировной, – напоминает мне Коля Львович.
– Где?
– Дома, на Десятинной. Она вас уже ждет.
– Она ждет меня у меня дома?
Коля Львович кривит губы. Он сегодня не в настроении. Точнее – он каждый раз не в настроении, когда должен говорить со мной о Майе Владимировне.
– Она ждет вас не у вас дома, а в служебной резиденции Президента Украины! – цедит он сквозь зубы.
– И долго мы с ней будем пить кофе?
– Полчаса. От вас пахнет маслом мускатного ореха, – говорит он уже мягче.
– Это точно, – киваю я.
– Ей понравится. Женщинам вообще нравится этот горьковатый запах! – усмехается Коля Львович.
У меня возникает искреннее желание двинуть ему по уху. Но президент должен скрывать свои истинные желания. По крайней мере иногда.
40
– Когда ты уже на работу устроишься? – кричит с утра мама.
Я с трудом открываю глаза. Первый взгляд – на будильник. Без четверти восемь. Второй – на кровать напротив. Братец Димка спокойно дрыхнет. Хорошо быть свихнувшимся. «Димочка, вот тебе горячее молочко с медом, вот тебе гречневая каша с маслом!»
Он спит лицом ко мне и во сне словно принюхивается к чему-то. Как лошадь, раздувая ноздри. Наверно, ему что-то снится!
Я наблюдаю за его даже во сне подвижным лицом и думаю: «Какой же он мне близнец? Ну ничего общего! Не то чтобы, конечно, совсем ничего. Лоб такой же, и такие же ямочки на щеках, когда улыбается, и брови тоже едва заметно над переносицей сходятся. Но все остальное! И сама улыбка, и то, как он смотрит, и то, как смеется! Все совсем другое. А голос – тот вообще ни на что не похож. Голос тринадцатилетнего обиженного подростка. У меня такого голоса и в двенадцать, и в десять лет не было!»
– Вставай, тунеядец! – В спальню снова заглядывает мама. – В десять к Диме врач придет! Смотри, никуда не уходи! Дождешься, покажешь его, – кивает на спящего братца, – врачу и запомнишь все, что он скажет!
Я лениво сбрасываю ноги на пол, усаживаюсь на кровати. Холод линолеума щекочет пятки.
– Холодно! – жалуюсь я.
– А ты хоть раз помогал мне щели в рамах заклеивать?
Она не ждет ответа, она его знает. Почти все вопросы у нее риторические. Только когда она отдает свои приказы, тогда ждет… и даже не ответа, а подтверждения получения приказа или хотя бы кивка головы.
В начале девятого в квартире снова тишина. Можно было бы опять прилечь, но желания нет. Я сижу в спортивных трусах на кухне, на холодной табуретке. Меня пробирает дрожь. Она же меня и бодрит лучше всякой зарядки. Вот еще немного пободрюсь, а потом зажгу газ под сковородкой, в которой лежит оставленный мне матерью завтрак. Гречневая каша и две сосиски. Потом, когда братец проснется, мне предстоит сварить ему два яйца и проследить, чтобы он съел их без скорлупы. Впрочем, он и так ест яйца без скорлупы. Он ведь не дурак, не полуумок какой-нибудь. Скорее всего он вообще нормальный, даже умнее меня. Просто притворяется шизиком, но тихим. В результате он и обходится матери дешевле, чем я. На него даже какое-то пособие платят! И ничего с него взамен не требуют. А я все время то тунеядец, то паразит! Ну не нашел я еще себе места в этой жизни! Не нашел! Куда ни пойду работать, везде скучно.
