– А ты мне расскажи не о нем, а о его здоровье. У него с сердцем не было проблем?
– У каждого пьющего и делового мужчины есть проблемы с сердцем.
– Ну хорошо. – Я отпиваю вина и беру в руку тарталетку с икрой. – Но операции ему на сердце не делали?
– При мне нет, – отвечает она, но по лицу видно, что какие-то задние мысли ее смущают.
– А не при тебе?
– Но мы с ним только два года женаты были. А что ему делали до этого, я не знаю.
«Надо расслабиться, – думаю я. – И получать удовольствие от пикника в замечательной музейной обстановке. Ничего полезного от нее я не узнаю».
Поднимаюсь. Подхожу к маленькому полотну, на котором смешно одетые фламандские крестьяне пьют из кувшинов вино.
– Раньше жизнь была намного проще, – произношу я и оглядываюсь на Майю.
Она молчит.
– Знаешь, у меня из кабинета диван украли, – продолжаю я. – Мне кажется, это первый случай кражи мебели из кабинета президента.
Майя вдруг начинает смеяться. Спохватывается, прикрывает рот ладонью, но смех все равно прорывается наружу. Ее плечи дрожат, и декольте опять сползает вбок, приоткрывая темносиний бюстгальтер.
– Чего ты смеешься? – удивляюсь я. – Да, это цирк, но это очень печальный цирк, в котором я выступаю в роли клоуна-жертвы.
– Ты же знаешь, у нас везде воруют. Это старинная византийская традиция. Просто наконец мелкое воровство поднялось до самой верхушки, добралось до власти, которая всегда мелким воровством брезговала. Воровала только по-крупному.
– Тебе что, оппозиция платит? – произношу я мрачным тоном. – Кроме того, это не мелкое воровство, а вполне крупное! Диван килограммов сто весит, если не больше!
– А знаешь, сейчас собирают подписи за твой импичмент, – шепчет Майя, вдруг сделавшись серьезной, даже обеспокоенной.
– Откуда ты это взяла?
– В газете прочитала.
– Интересно. И кто же их собирает?
– И коммунисты, и объединенная правая оппозиция.
– Казимир, что ли?
– Да. Пишут, что он вот-вот возглавит оппозицию.
– Все, ни слова о политике! – Я смотрю на перепелиные яйца и думаю о Казимире. Думаю: вот бы его за перепелиные яйца подвесить где-нибудь. Пока не протухнет.
– Ты такой несчастный, – шепчет вдруг Майя, глядя на меня совершенно другими, влажными от сочувствия глазами.
– Ты только не плачь, – шутливо прошу ее я. – У нас сорок пять миллионов несчастных, и я у них – старший. Так что жалей лучше всю страну, а не отдельно взятых президентов.
На столе еще множество съедобных «миниатюр», но пикник уже явно выдохся. Говорить мне с Майей больше не хочется. Мы допиваем вино молча.
Она выходит первой. Ее отвезут на Десятинную, а я еще останусь тут ненадолго. Должен подойти Светлов. Надеюсь, ему будет что мне рассказать.
127
– Ты опаздываешь, – говорит мне отец Василий, как только я спускаюсь в кафе-подвальчик «Квинта» на Большой Житомирской.
Мы действительно договорились на час дня, но на улице гололед, да и транспорт едва ходит.
Он заказывает мне пятьдесят граммов водки. Я усаживаюсь за столик, не снимая найденного недавно дома в шкафу старого овчинного кожуха. На улице минус пятнадцать. Жалко, мне не удалось найти ни рукавиц, ни перчаток.
– Так что за новости? – спрашиваю я батюшку.
– Сначала выпьем, – хмуро говорит он.
Я поднимаю стопку, чтобы чокнуться, но он отводит свою стопку в сторону. Как на поминках.
«Ага! – понимаю я. – Действительно, кто-то умер. Неужели старик?»
– Давид Исаакович нас покинул, – выпив водку, тихо говорит отец Василий. – Инсульт.
Я понимающе и скорбно киваю.
– Когда похороны? – спрашиваю.
– Это нам решать. У него никого, кроме нас с тобой, не было. Бывшей жене и дочери сообщать не стоит. Пока не стоит.
Он достает из кармана своей старенькой дубленки связку ключей и кладет на стол.
Потом долго и пристально смотрит мне в глаза.
– Знаешь, – наконец произносит он, – завтра его надо забрать из морга. Но я думаю, он не хотел бы похорон.
– А что бы он хотел? – интересуюсь я, пытаясь понять ход мыслей батюшки.
– Если ты мне поможешь, мы его порадуем…
– …? – Вопрос он прочитывает в моих глазах. Сформулировать его быстро и четко я не могу.
– Помнишь, на месте своей землянки он насыпал могильный холмик и поставил крест? Это и будет его могила! Его любимое место, его настоящий дом, без всяких соседей и общей кухни.
Я киваю. А в голове к первому немому вопросу добавилась масса новых, более конкретных. Как перевезти покойника на Труханов остров? Как и чем долбить замерзшую землю? Вообще: как хоронить? В гробу? Или просто так?
– А так вообще можно? – осторожно спрашиваю я.
– Один Бог нам судья, и Бог этого не запретит!
Я пожимаю плечами.
– Я был у него дома, – батюшка кивает на связку ключей. – У него там были деньги. На похороны и поминки должно хватить.
128
Результаты последнего медосмотра Светланы внушили дополнительную уверенность в послезавтрашнем дне. Но в клинике Светлану и Валю ожидали уже завтра с утра. На всякий случай, как сказал врач. Тот же врач провел своеобразное собеседование со мной и с Димой. Я пошел первым, а переводчицей у меня была Валя. Ее щеки накануне родов горели здоровым румянцем. Я не прекращал сравнивать ее со Светланой, точнее, их настроение, улыбки, самочувствие. И на щеки я обратил внимание потому, что лицо Светланы, наоборот, отличалось особой бледностью, появившейся уже здесь, в Цюрихе. Она и отдыхала больше, чем Валя, но печать усталости не сходила с ее лица, глаза не горели привычным огнем. Конечно, вынашивать одного ребенка легче, чем двойню, думал я. И этим объяснял себе всю разницу между самочувствием и состоянием двух сестер.
– Вы хотите присутствовать при родах? – спрашивал меня врач.
– Я не против, но жена не хочет.
Валя перевела.
