Полковник, расспросив очередного партизана, медленно и задумчиво ходил по комнате, изредка пожимая плечами, засовывая пальцы за широкий хрустящий ремень и резко высвобождая их. Вдруг он обернулся к молоденькому лейтенанту, рассматривающему на другом столе карту, и спросил:
— Где тот бородач?
— Кажется, пошел в парикмахерскую, товарищ полковник.
— В парикмахерскую? — представитель разведотдела штаба фронта сердито посмотрел на лейтенанта, будто он совершил тяжелую и непоправимую ошибку.
— Так точно! — лейтенант быстро вскочил со стула и вытянулся.
— Немедленно верните его. И пожалуйста, спасите его бороду. Быстро!
Лейтенант надел фуражку, распахнул дверь и, прыгнув с третьей ступеньки на землю, побежал в деревню. Бежал он легко, прижав к груди сжатые кулаки, будто состязался в спортивном кроссе. Подбежав к парикмахерской, он прыгнул через две ступеньки и дотянулся до ручки двери. Несмазанные дверные петли жалобно скрипнули. Бородач сидел в кресле, а около него уже суетился красноармеец-парикмахер; ножницы в его руках тонко повизгивали — мастер намеревался отхватить распушившуюся веником бороду.
— Прекратить! — крикнул лейтенант.
— Что прекратить? — недоуменно спросил парикмахер.
— Подстригать, — уже спокойнее проговорил лейтенант, с трудом переводя дыхание. Теперь ему хотелось скрыть свой повышенный интерес к большой рыжей бороде, и он обдумывал, как лучше это сделать.
— А что такое? — спросил бородач, все еще находясь в кресле и не собираясь вставать.
— Вас просит полковник. Вы оставили у него на столе какую-то бумажку.
— Я задержусь на полчаса: надоела мне эта борода, зудит под ней так, как будто пять лет в бане не был, — умоляюще попросил бородач.
— Сразу видно, что вы невоенный человек, — улыбнулся лейтенант, осторожно беря ножницы у мастера и разглядывая на них заводскую марку, точно только она его и интересовала. — Когда начальник даже ласково просит, это все равно приказ, и выполнять его нужно немедленно.
— Тогда слушаюсь! — быстро проговорил бородач и поднялся с кресла. Он виновато взглянул на парикмахера: — Сегодня приду. Ножницы должны быть острые и крепкие — у меня не волос, а проволока.
Парикмахер, не понявший шутки, обиделся.
— Я возьму у хозяйки, у нее есть для стрижки овец, — проворчал он.
— Вот-вот! — бородач закивал головой.
Через полчаса полковник остался с бородачом наедине. Они сидели друг против друга, и бородач не мог понять, почему так пристально смотрит на него начальник.
— Вы, товарищ Шубин, никогда не были разведчиком? — спросил полковник после длинной паузы. — Скажем, в мировую или гражданскую войну?
— Нет, я тогда был мальчишкой.
— Сколько же вам лет? — удивился полковник.
— Тридцать восемь.
— Отлично! — Полковник вскочил со стула и начал ходить по комнате.
— Я дал бы вам под шестьдесят, — сказал он и еще раз повторил: — Отлично!
Шубин не мог понять, что же здесь отличного: выглядит он гораздо старше своих лет, а представитель разведывательного отдела именно этим обрадован.
— Откуда у вас такая наблюдательность? — спросил полковник. — Вы дали ценные сведения. Ваши товарищи не заметили и одной десятой того, что оставили в памяти вы. А вы шли тем же путем…
— Я немножечко поэт, в молодости сочинял стишки, — проговорил с улыбкой Шубин. — А для поэта наблюдательность необходима.
— Безусловно! — живо согласился полковник. — Как там у вашего брата: «Зеленая прическа, девическая грудь, о тонкая березка, что загляделась в пруд?» Это надо видеть!
— Хороший поэт писал! — отозвался Шубин.
— Не в обиду будет сказано, поэты любят преувеличивать, любят приукрасить, — не спеша заговорил полковник, подходя к Шубину и пристально смотря ему в глаза. — Мы, разведчики, любим достоверную, очень точную наблюдательность. Существует пословица, что врут на войне и на охоте. Лично я считаю, что на войне вранье должно быть приравнено к измене Родине. На охоте — пожалуйста, можно врать сколько душе угодно, там это на пользу, особенно при неудаче: складная байка поднимает настроение!
Наблюдая за полковником, Шубин не мог понять причину экстренного вызова. Да и весь этот отвлеченный разговор пока не доходил до его сознания.
— Простите, товарищ Шубин, вас, кажется, величают Алексеем Осиповичем? — спросил полковник.
— Да.
— Вам не приходилось быть артистом, Алексей Осипович?
— В самодеятельном кружке.
— Так, так. Хорошо…
Шубин заметил, как снова метнули искру глаза собеседника, точно так же, как тогда, когда тот признал его за старика.
— Кого же вам приходилось играть? — полковник смотрел на Шубина суженными, с прищуром глазами.
— Всякие роли. Десятка полтора, пожалуй, сыграл…
— Какие больше вам давали: положительных или отрицательных персонажей?
— Чаще отрицательных. Для положительных ролей, говорят, физиономия и фигура не подходит. Глаза, говорят, у тебя хитрые, упитанность выше средней, в движениях мешковат. Вот и играл кулаков, лавочников. Однажды даже городового сыграл.
— И получилось?
— Старики говорили, вылитый Держиморда.
— Хорошо!
Полковник внимательно и, как показалось Шубину, с сочувствием смотрел на его одежду: грязный порванный пиджак, на котором оставили свои краски ржавая плесень болот и серая пыль дорог, штаны клеш, наскоро, по-мужски неаккуратно заштопанные, сапоги, перевязанные тонкой проволокой. Во всклокоченных длинных волосах Шубина запутались колючки, с порозовевшего от загара носа сползали лоскутки кожи. Представитель разведывательного отдела словно читал по его лицу и одежде, каким трудным был путь у этого человека, ускользнувшего от солдат противника, карателей и овчарок, прошедшего через огонь и непролазные болота.
— Последняя ваша работа, Алексей Осипович?
— Исполком райсовета.
— А до этого?
— Редакция районной газеты в Шелонске.
— В Шелонске уже с неделю немцы… А еще раньше? — допытывался полковник.
— В профсоюзе.
— Ну а раньше, еще раньше? С чего вы начали свой трудовой путь?
— Подпасок у кулака. Потом пастух.
— А после? — в голосе полковника Шубин уловил оттенок досады.
— Подручный у кузнеца. Пришлось быть и кузнецом…
— Где? — прервал полковник.
— В одной староверской деревне.
— Кузнец? — уже не Шубину, а себе задал вопрос полковник. — В староверской деревне? — Он закрыл глаза, опустил голову, подумал. — Это интересно… — Вскинул голову и проговорил с увлечением: — Это хорошо… Это преотлично, батенька мой! — Полковник положил руки на плечи Шубину и сказал совсем мягко: — Идите отдыхайте, Алексей Осипович. Сейчас девятнадцать часов. Завтра до двенадцати отоспитесь?
