Она лгала и краснела, боясь, что он поймет ее обман. Но он слушал с напряженным вниманием и всему верил: он не мог даже подумать, что Таня способна говорить неправду.
— Да, хороший старик, — сказал он, выслушав ее объяснение. — Ты письма мои получала?.
— Получала… А потом мне сказали…
— Что тебе сказали?
— Что ты пропал без вести.
Он сжал ее пальцы в своих руках и, будто желая успокоить ее, ответил:
— Напрасно поторопились списать меня со счета!
— Береги себя, Сашок!
Он посмотрел ей в глаза, потер ладонью небритые щеки и спросил:
— А как?
Она искренне созналась:
— Не знаю.
И опять они сидят молча, крепко сжимая руки друг другу, пытаясь найти слова нужные и правильные, внутренне огорчаясь тем, что они, эти слова, не приходят.
— Тебя хотят оставить здесь… у Петра Петровича, — проговаривается Таня.
— Я найду для себя другое место, Танюшка!
— А может, останешься? Мы будем встречаться, Сашок. А? Тут тебе дело хотят подыскать. В общем, какое-то интересное задание… Только молчи пока, ладно?
— Молчу! — Он покорно кивнул головой. — Мы будем встречаться?
— Будем, Сашок!
Голос у нее вот-вот сорвется, а на глазах выступили слезы. Сашок заметил это.
Он всмотрелся в часы на стене и улыбнулся:
— А помнишь, как мы кукушку вытащили?
Она кивнула головой и радостно, словно сделано было что-то очень хорошее, сказала:
— Помню. Только сейчас думала об этом!..
По стенке три раза ударили — условный знак, что пора уходить. А нужные слова так и не сказаны. Сашок поднялся. Он положил руки на плечи Тане, она прижалась к нему — оборванному, пропахшему потом, дымом и землей, но такому родному.
— Я тебя очень люблю, Танюшка, — тихо проговорил он.
— И я тебя, Сашок. Сначала мне казалось, что это просто дружба!.. Нет, Сашок!.. Очень люблю!
В соседней комнате Поленов и Калачников уже нетерпеливо ждали Сашка.
— Иди быстренько, — сказал Петр Петрович, — Шарлотта Кох появилась… Возьми самосад, скажешь, что за табаком ко мне заходил.
Таня из-за плотной тюлевой занавески наблюдала, как Сашок спустился с крыльца и торопливо зашагал к строящейся теплице. Никита Иванович со стороны смотрел на нее и радовался, что дочка получила такой «подарок» ко дню рождения. Она все время улыбалась. Но вот Таня вздрогнула, прижала ладони к щекам и испуганно вскрикнула:
— Она его бьет! Батька, она его по лицу плетью, гадина!
Бледная, словно потерявшая рассудок, она бросилась к двери, но наперерез ей кинулся Никита Иванович, с силой схватил за плечи.
— Куда? С ума сошла? Да ты понимаешь, что это такое?!
— Пусти! — прохрипела она. — Пусти! Я ее!..
Она вся дрожала, словно ее сильно знобило, слезы катились из глаз, но она уже не проронила ни слова.
— Успокойся, Танюшка, — попросил ее Поленов. — Ничего ты не сделаешь, а себя погубишь. Нельзя нам давать волю своим чувствам…
Перепуганный Калачников принес стакан холодной воды. Таня пила, обливая шерстяную жакетку. Она смотрела на Калачникова и Поленова бессмысленным, отсутствующим взглядом и, казалось, ничего не видела.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В два часа ночи Отто сменился с караула, передав пост ефрейтору, недавно прибывшему из Франции. Это был человек лет тридцати, низенького роста, со следами оспы на лице. Он был не в меру словоохотлив, и уже в первый день солдаты знали, что в предместьях Парижа ему достался богатый «клад», что он не поделился награбленным с начальником команды и офицер быстро избавился от подчиненного, не оценившего преимуществ службы на берегах Сены.
Ефрейтор двигался по тропинке медленно и настороженно. В России иначе нельзя: здесь, говорят, стреляют из-за каждого дома. Около крольчатника ефрейтор чувствовал себя в безопасности. За этим помещением высокая толстая стена. Автомат заряжен. В подсумке несколько готовых дисков. Попробуй сунься! Военнопленные не полезут под автоматную очередь. Он сам пересчитал их — все двадцать пять прошли перед его зорким оком.
Только вот холодно здесь, в России! Почему его загнали именно сюда, в Шелонск? В России есть места и потеплее… Такой мороз — ноздри склеиваются… «С нами бог» — написано на пряжке солдатского ремня. А может, бог с большевиками? Почему он не смягчит морозы, чтобы легче одолеть русских?.. — ходил и рассуждал сам с собой ефрейтор.
Позади что-то хрустнуло. Ефрейтор испуганно вздрогнул, взял на изготовку автомат. Что это? А неприятно было бы встретиться с партизанами! Они, говорят, здесь повсюду. Впрочем, возможность такой встречи исключена. Комендант получил подкрепление — кругом посты, а на мосту установлен станковый пулемет. Скоро в Шелонске будет совсем весело и безопасно: весной прибудет эсэсовская дивизия, а эти молодцы умеют устраивать свой отдых!..
И опять скрип! А может, это скрипят свои же собственные сапоги? Намерзли и скрипят. Ефрейтор встал на каблук и сделал полуоборот. Так и есть! Свои сапоги скрипят…
Он зашел за угол крольчатника, посмотрел на пустынную, будто вымершую, темную улицу, повернулся и не спеша двинулся по тропинке обратно. Но не сделал и пяти шагов, как глухой удар поленом свалил его с ног. В то же мгновение ему засунули в рот тряпку. Человек, сбивший немца с ног, взял его за воротник и поволок по тропинке к крольчатнику. Осторожно постучал в дверь.
— Что нужно? — спросили из-за стены.
— Тихо. Свои… От партизан, — приглушенным голосом ответил посланец Огнева, все еще держа ефрейтора за воротник.
Там забегали, зашептались, раздался тихий говор; дверь приоткрылась.
Партизан вошел в крольчатник, волоча за собой ефрейтора.
— Да пришиби ты его! — с гневом бросили из темноты.
— Ему хватит на первый случай.
Партизан встал посреди крольчатника и движением обеих рук показал, чтобы люди поплотнее окружили его. В крольчатнике было темно, и партизан не различал лиц. Заговорил тихо, но уверенно и властно:
— Командование партизанского отряда поручило мне вывести вас из города, товарищи!
— Сложная штука, товарищ! — сказал кто-то в толпе.
— Постов много, — подтвердил другой.
— Прежде чем начать эту операцию, мы вели разведку. Посты есть, но в центре города, — ответил партизан. — На глухих улицах никого лет. При выходе из города службу несут немцы и полицаи. Я вас проведу там, где стоит полицай. К нашему подходу он будет снят партизанами. На всякий случай я быстро переоденусь, — партизан показал рукой на немецкого ефрейтора, — и пойду в качестве охранника. Гитлеровцы редко проверяют документы у солдат, сопровождающих военнопленных. В лицо ефрейтора они
