остается. Подумай об этом.
Она сидит, теребя вышивку у горла.
— Ты меня не слушал, Чарльз. Мне некуда бежать. — И тут, прежде чем он делает шаг вниз, она сбрасывает панцирь достоинства и, жалко съежившись, охватив руками живот, шепчет — только чтобы он знал: — Мужчины обнюхивают меня. Наклоняются ко мне и тянут носами воздух. Ты сделал меня объектом всеобщего любопытства.
— Ну, — говорит он, — извини. Я такого не хотел.
Он обходит дом и садится в машину, а она возвращается в дом, в свою тюрьму, и живет там так еще три месяца, пока до нее, одному Богу известно как (возможно, с бесплатной петрушкой, или с еще горячим, завернутым в навощенную бумагу хлебом, или с молочными бутылочками с желтой каемкой сливок у горлышка, которые развозят на запряженном лошадью фургоне, или просто по телефону, словами, сказанными якобы невзначай одной из подруг), не доносится слух. Слух о том, что там, в единственном месте, где она могла бы жить, чтобы от нее не шарахались из-за того, что с ней случилось, растет эмбрион, который станет мной.
Вера делает неуклюжую попытку покончить с собой при помощи бутылки джина и электрического тостера. И доктор Рейлин Инс, которая была ее врачом с тех пор, как Вера вышла за моего отца и переехала в Джефферсон, и которая выхаживала ее после трех выкидышей, приезжает лечить ее ожоги. Она перевязывает ей руку и отказывается от денег за визит, что сильно смахивает на то, как жалеет ее зеленщик, плоды жалости которого гниют в недрах «Фриджидэйра» на кухне. Спустя несколько дней Вера предпринимает уже менее неуклюжую попытку покончить с собой при помощи бутылки джина, нового электрического тостера «Санбим» с эжектором, добавив к ним на этот раз горячую ванну в надежде на то, что сочетания этих трех предметов будет достаточным для счастливого перехода в лучший мир или, по крайней мере, для ухода из этого времени и этого места. И на этот раз после того, как доктор Рейлин Инс заканчивает накладывать мазь и повязки на ее новые ожоги, она нарушает этику конфиденциальности отношений врача и пациента, подойдя к бакелитовому телефонному аппарату, отыскав на пробковой доске пришпиленный листок с номером и позвонив родителям Веры — Норме и Лесли — на их табачную плантацию в окрестностях Миртл-форда. И сказав им, что их дочь занимается любительскими попытками покончить с собой, но что эти попытки вот-вот сделаются профессиональными.
Англия, принимают решение Норма и Лесли. Англия как место, с чего все это началось. Белый патриархальный пуп порабощенной колониальной вселенной. Они продают свою плантацию и вместе с ней уезжают жить туда, что смахивает на какую-то жестокость. Во всяком случае, на безумие.
Но они поступают правильно. Англия представляет собой разноцветное изобилие лишившихся родины или избирательных прав, так что быть брошенной ради австралийской аборигенки не представляется там такой дикостью, чтобы тебя обнюхивали из-за этого на улице. Тем более что в Англии не воротят нос от австралийских аборигенов… во всяком случае, не слишком воротят. Не более, хотя и не менее, чем от всей остальной невообразимой гаммы покоренных рас из отдаленных концов света. Поэтому, судя по тем редким письмам, что дошли до нашего города украшенные марками с преувеличенно изящным профилем Ее Величества королевы Елизаветы Второй, она живет вполне счастливо. Вышла замуж за человека по имени то ли Ари, то ли Арам, из чего, возможно, следует, что он представляет собой другой вариант беглеца от какого-то другого постигшего его несчастья.
Мой отец возвращается в свой эдвардианский особняк. Через год я переезжаю к нему. И становлюсь самым черным человеком, какого только знал этот город. Ибо вся эта история окрашивает меня в черный цвет. Этот инцидент на мосту, поставивший весь город на уши, заставив его заинтригованно следить за возмутительным смешением рас, которое, когда наконец произошло, возмутило весь город, заставив его следить за убийством аборигена, которое произошло-таки, поскольку не могло не произойти. И целому уважаемому семейству табачных плантаторов пришлось бежать в Англию, спасаясь от этого позора. Как мог я не сделаться самым черным человеком, какого только знал этот город, если вся эта история окрасила меня в черный цвет? Когда в белый цвет меня не окрашивало ничего, кроме моей кожи?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Темная Лошадка
Она — темная лошадка в темном бизнесе благодаря страдающему ожирением монтировщику шин из Нунавейдинга, которому втемяшилось в голову, что ему необходимо увидеть свою родину вне зависимости от того, во что превратилась эта часть света. Тому, который знал по-английски только несколько слов, относящихся к рисунку протектора или давлению в шине, слов, которых он набрался от своих приятелей по работе. Поэтому, оказавшись в туристическом агентстве, он только кивал в ответ на все, что говорила ему Кимико, — из вежливости, но не понимая ничего. И продолжал кивать, глядя в ее карие глаза, вместо того чтобы посмотреть на пятно Хорватии на карте, когда она ткнула пальцем в эту самую Хорватию и спросила: «Здесь?»
Вот так она и отправила его в Хорватию. Где он и шатался некоторое время, ничего не понимая, пока не наступил на противопехотную мину, изготовленную в Италии с целью помочь Третьему Миру избавиться от коммунизма, которая и зашвырнула его правую берцовую кость в грудную клетку, продырявив ею по дороге печень.
После этого к ней явилась вся его австрало-белорусская родня, и выкрикивала ей проклятия, и рвала на себе черные волосы, пока не усыпала ими весь пол в ее офисе, и в конце концов объяснила-таки ей, что он хотел поехать вовсе не в Хорватию, а в старую добрую Белоруссию, страну его детства. На прекрасных мирных равнинах которой, подчеркивали они, невозможны ни ненависть, ни гражданская война, с которыми он повстречался в Хорватии и которые убили его.
Они выкрикивали проклятия и усыпали ее пол волосами. Поэтому она утешила их, предоставив им бесплатную поездку в старую мирную Белоруссию для захоронения урны с его прахом. И они шатались некоторое время по холмам и равнинам старой доброй Белоруссии в своих ярких спортивных костюмах из горитекса, подыскивая холм поживописнее, чтобы захоронить на его священном склоне урну с прахом, когда в старой доброй Белоруссии разразилась гражданская война, которая там не могла разразиться по определению, и засидевшиеся без работы белорусские снайперы не прильнули к своим телескопическим прицелам в поисках ближайших ярко окрашенных живых мишеней.
В итоге она потеряла пять членов австрало-белорусской семьи. Какового количества вполне достаточно, чтобы австрало-белорусы заставили парламентария от «Флэнегена», в котором всегда кишмя кишат белорусы, поставить перед министром иностранных дел вопрос: известно ли ему про темный туристический бизнес в «горячие точки», назвав при этом конкретно «Путешествия в Опасность» и Кимино имя. Имя женщины, которая зашла настолько далеко, что продает путевки в такие беспокойные и опасные места, как… Хорватия, скажем.
И этих австрало-белорусов в Парламенте достаточно, чтобы министр иностранных дел поднялся из-за своего стола и заявил, что, да, ему известно о существовании этого темного бизнеса и что, да, ему известно, что эта женщина, Айоки, там темная лошадка. Но что ни он, ни его министерство не видят никакой возможности помешать австралийским гражданам свободно перемещаться по миру, если не считать обычных предостережений насчет горячих точек, которые его министерство периодически предает гласности.
Нельзя сказать, чтобы огласка в Парламенте, когда ее публично обозвали «темной лошадкой», мало- мальски смутила ее. Она расценила это как комплимент со стороны министерства. Как фантастически эффективную рекламу. Она вывесила шикарную, метр на два, ламинированную фотографию с черно-белым крупнозернистым изображением всем известной дебильной, словно он только что перенес лоботомию, физиономией министра прямо на своей витрине, под вывеской «ПУТЕШЕСТВИЯ В ОПАСНОСТЬ», которую я для нее сделал. И под его лицом, в ярко-оранжевых пузырях, в каких обычно пишут реплики героев комиксов, красуется его изречение насчет темной лошадки в темном бизнесе.
Она заказала также пять тысяч брошюр с тем же самым портретом подвергнувшегося лоботомии дебила и той же самой ярко-оранжевой цитатой на обложке. Внутри же брошюры имелось все, что вам
