На миг рука Дюваля болезненно сдавливает мое плечо, потом он отпускает меня. Не знаю уж, как ему удается подпустить иронии в формальный поклон, но — удается.
— Великодушие моей достопочтенной матушки поистине не знает границ. — Тут он обращает взгляд на меня. — Идем, радость моя, я как раз покончил с делами.
Он подхватывает меня под локоть и ставит на ноги, после чего, не удостоив свое семейство лишнего взгляда, ведет прочь.
Дюваль явно рассержен. Я вижу это по глазам, да и воздух вокруг него прямо-таки потрескивает грозовыми разрядами. Однако к раздражению примешивается что-то еще, и это что-то удивительным образом похоже на страх.
— Это что, одно из наставлений, которые тебе дали в монастыре? — произносит он сдавленным от ярости голосом. — Попасться на глаза моему брату и предложить ему себя?
— Нет, господин мой, — отвечаю с холодком.
А сама думаю: лишь потому, что аббатисе подобное в голову не пришло!
ГЛАВА 22
Дюваль самолично доставляет меня домой. Будто бы он просто не желает, чтобы я заблудилась дорогой, но меня-то не проведешь! Он просто хочет увериться, что я не развернусь и окольными путями не проберусь назад во дворец. Когда, проводив меня, он уходит обратно, я думаю, не последовать ли, но отметаю эту идею. Два раза — это уже перебор, причем бесполезный, ведь примерно этого он от меня и ждет. Кроме того, очень неохота снова повстречаться с мадам Иверн. Я ощущаю ее лицемерную заботу, точно яд, впрыснутый мне в кровь. Интересно, как воспринял бы Дюваль ее смерть от моей руки, ибо именно это мне сейчас больше всего хочется сделать? Может, он еще спасибо скажет?
Войдя к себе в комнату, я обнаруживаю там Луизу, занятую распаковкой моих наконец-то прибывших вещей. Пожилая женщина оглядывается на меня, и я вижу румянец у нее на щеках.
— О, моя юная госпожа! Сколько у тебя всяких очаровательных вещиц!
И в самом деле, комната буквально завалена нарядными платьями. Вот это да! Похоже, ради меня монастырь опустошил сокровищницу сестры Беатриз. Чего тут только нет: и бархат, и парча, и невесомые шелка. А какие цвета! Темно-синий, изумрудно-зеленый, пурпурно-красный.
Некий звук, раздавшийся от порога, заставляет меня обернуться. Входит Агнез. Она несет на вытянутой руке большую плетеную клетку. Внутри сидит крупная ворона самого злодейского вида.
— Прислали вместе с вашими чемоданами, госпожа, — объясняет Луиза. — Мы было отнесли ее на конюшню, но она сразу перепугала всех лошадей, и конюх велел ее убрать. Это… твоя домашняя любимица, госпожа?
— В некотором роде. Поставь клетку у окна, — велю я Агнез.
Она опускает клетку на пол. Ворона издает мерзкий вопль и пытается ухватить ее за палец. Пискнув, девушка поспешно отскакивает и едва не падает.
— Что за поведение, — выговаривает ей Луиза, хотя Агнез ничем не провинилась.
Агнез уходит, пугливо косясь на ворону. Луиза неодобрительно качает головой.
— Тебе помочь переодеться? — спрашивает она. Я недоуменно смотрю на нее, и она поясняет: — Ну, перед тем, как отправишься вечером ко двору?
— Быть может, через часок, — говорю я. — Спасибо.
У двери она медлит:
— Ах да, чуть не забыла. Еще с чемоданами прибыли два письма, они вон там, на столе. И самый маленький чемодан так и стоит запертый, к нему не передали ключа. Хочешь, я лакея пришлю, чтобы он крышку сломал?
Я отвечаю:
— Дай я сперва письма прочту, там видно будет.
— Как скажешь, юная госпожа.
Она кланяется и уходит, оставляя меня наедине со злонравной вороной, которая все это время мощным клювом пытается разворотить клетку.
Я спешу к столу и хватаю письмо. Почерк матушки настоятельницы нетрудно узнать, но я перво- наперво переворачиваю конверт и проверяю печать. Аннит владеет множеством способов вскрывать и восстанавливать печати; она выучила меня определять, читал ли письмо кто посторонний. Я сразу убеждаюсь, что печать пребывает в неприкосновенности. Черный воск, которым всегда пользуется монастырь, чуть заметно пахнет солодкой и корицей. Я не вижу ни трещин, ни подозрительных нижних слоев, которые появляются, если письмо вскрывали. Удовлетворившись, я срываю печать: вдруг там указание, кого следует покарать? Я при дворе без году неделя, а сколько глоток мне уже хочется перерезать!
Дражайшая наша дочь!
Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Ты, наверное, уже осваиваешься при дворе, и я уповаю, что наше монастырское обучение служит тебе добром.
Сестра Вереда каждый день мечет кости в огонь, испрашивая вразумления свыше, но видений у нее пока не было. Как только это случится, я тебя немедленно извещу. Впрочем, если твое око и сердце будут открыты Ему, Он, несомненно, сумеет направить твою руку и без нас.
Помни также, что ты — наши глаза и уши при дворе герцогини. Сообщай мне обо всем, что тебе удастся узнать, не пренебрегая никакой мелочью.
В дополнение к драгоценностям и нарядам мы посылаем тебе небольшой сундучок с принадлежностями, которых может потребовать твое служение Мортейну. Ключ — у Вэнтс.
Недовольно комкаю пергамент и бросаю в огонь. Я-то надеялась, что меня благословят действовать, а приходится снова запасаться терпением! Сколько можно? Нас учили убивать, а не бесконечно дожидаться неизвестно чего!
Я со вздохом откупориваю второе письмо. Его прислала Аннит.
Милая сестрица!
Не стану врать — я так завидовала, когда увидела наряды, что тебе посылают! Вся обитель только и делала, что перекраивала и шила, подгоняя платья точно под твои мерки, снятые сестрой Беатриз. Теперь они будут сидеть как влитые, а мы станем гордиться искусством монастыря. Правда, это тайная гордость, ведь никто при дворе не догадывается о твоей связи с нами. Я спросила на сей счет сестру Беатриз, но она в ответ лишь велела мне быстрее орудовать иголкой.
Я прямо лопаюсь от любопытства, как оно там, при дворе! Вот бы знать, скольких ты уже убила со времени отъезда, и каким способом! Знаешь, мне кажется, матушка аббатиса подозревает, что меня очень расстроил твой отъезд на новое служение: она велела прилежнее заниматься с сестрой Арнеттой, чтобы я не чувствовала себя на обочине монастырских дел. Ну а мне, как ты понимаешь, от этого только тяжелей.
Пожалуйста, напиши, когда сможешь. Я буду читать и словно бы одним глазком взгляну на твое нынешнее житье-бытье, а иначе от скуки помереть будет впору. Да, от Сибеллы по-прежнему никакой весточки.
Это письмо нагоняет на меня острый приступ тоски. Я скучаю не по монастырю — мне ужасно недостает Аннит с ее ясным и острым умом. С радостью выложила бы ей все, что так или иначе разузнала,
