розовощеким и здоровым, что очень волновало его родителей, ибо едва ли тридцать младенцев из каждой сотни доживало до своей первой годовщины. Наклонившись, Джон бережно взял на руки своего малыша, который чмокнул губами в поисках соска и продолжал спать.
— О, дорогая, — обратился Джон к Кэтрин, — какая ты умница. Какого дивного сына ты мне подарила. Было очень трудно?
— Тяжелая ночная работа, — ответила она.
— Как жаль, что меня здесь не было. Да, но как ты могла отправиться в дорогу перед самыми родами?
Она рассказала ему о жуткой смертельной болезни шута Жиля и о том, что это — хотя и ужасно так говорить — оказалось последним поводом для ее матери загладить молчание и вражду.
— Я думаю, что во всем можно найти хорошее.
— Но плохо так говорить о смерти.
— Радость моя, — сказал Джон, — я думаю, Жиль с радостью отдал бы свою жизнь, чтобы видеть тебя снова счастливой. И ты прекрасно отблагодарила его, назвав в его честь нашего сына. Он умрет спокойно.
— Можно я пробуду здесь до его конца? Доктор Бартон говорит, что остались считанные недели. И, кроме того, младенец еще слишком мал для путешествия.
— Мы останемся здесь оба, потому что твой отец, мне кажется, наконец-то полюбил меня и будет доволен провести время в моей компании.
— Какой необычный поворот событий, — вздохнула Кэтрин.
— Да, колесо фортуны никогда не стоит на месте. Как хорошо, что мы не можем знать, что ждет нас впереди.
— Да, но существуют люди, которые могут знать, Джон. Доктор Захарий, великий астролог, он сейчас здесь в доме и составляет гороскоп нашего сына.
— И?
— Он будет известным моряком и будет сражаться за королеву Англии в большом морском бою.
— У Его Светлости не будет наследников мужского пола?
— Похоже, что так. Еще он сказал, что у нас будет еще один сын и три дочери.
Джон засмеялся:
— Боже мой, тебе следует тогда поторопиться и быстрей оправляться после родов, женщина. Похоже, что и мне придется потрудиться. Как хорошо, что у нас большой дом в Брайанстоне.
— Это напомнило мне о том, что он сказал еще.
— И что же?
— Что придет день — через века — и рядом с нашим домом будет построено здание, где разместится большое количество детей, приехавших учиться. Разве это не странно?
— Может быть, это место любят молодые, — ответил Джон.
Вечером за ужином в Большом зале, где присутствовали сэр Ричард, леди Вестон, сэр Джон Роджерс и доктор Захарий, Анна Вестон повернулась к астрологу и сказала:
— Доктор Захарий, меня очень волнует, что Жиль отказывается встретиться со священником. Мне бы очень хотелось, чтобы он исповедовался и получил отпущение грехов. Не могли бы вы уговорить его?
Знахарь покачал взъерошенной головой.
— Нет, миледи. Он — истинный цыган во всех отношениях. Он верит во множество вещей, в том числе и в Бога. Но у него есть много иных убеждений: таких, как старые бои, невидимые люди, могущественная магия — и именно потому учение Церкви неприемлемо для него.
— Но мне страшно думать о том, что его душа попадет в ад.
Доктор Захарий улыбнулся. — Такую истинно чистую душу, как у него, не ждут мучения. Вы ведь верите, что Бог все видит и прощает?
— Да.
— Тогда Всевышний снизойдет к бедному цыгану, который никогда в жизни никому не причинил вреда.
— Вы уверены?
— Да… Но, чтобы успокоить вас, я поговорю с ним о причастии.
Я слышала, что в вас тоже течет цыганская кровь, доктор Захарий, — сказала Анна.
— Да, это правда. — Гримаса боли на мгновение исказила лицо астролога.
«И кровь Говардов, без сомнения», — одновременно подумали и Ричард, и Джон. Они совсем недавно видели герцога в Блэкфраерсе, и потому сходство между Говардом и колдуном им особенно бросалось в глаза.
Будто читая их мысли, Захарий сказал:
— Ходит много слухов о моем происхождении — уверяю вас, все они сильно преувеличены.
Поздней ночью в комнате Жиля шут опустился перед ним на колени и поцеловал его руку.
— Я думаю, что вы благословлены дважды, доктор Захарий, — сказал он. — Я чувствую, что в вас течет смесь цыганской и благородной крови. Я прав?
— Да, — ответил Захарий. — Это неизвестно никому, кроме тебя, и я надеюсь, ты умеешь хранить секреты.
— Конечно, — Жиль медленно поднялся. — Я сохраню этот секрет в течение нескольких часов, оставшихся мне, — ведь все произойдет сегодня ночью. Вы ведь это знаете?
— Да, — ответил Захарий по-цыгански. — И будет так, как ты сам того хочешь.
Жиль ответил на том же языке:
— Я вернусь на землю, как и обязан. Звезды должны стать моим пологом, когда я умру. Я не должен быть окружен четырьмя стенами.
— Тебя мучает боль?
— Очень. Лекарство почти не помогает.
— Вот. — Захарий достал бутылочку из глубины своего плаща, — Это облегчит твой уход.
— Это яд?
— Это эликсир смерти и наслаждения. Когда ты выпьешь, ты заснешь, как не спал никогда раньше. Выпей его, когда ляжешь под луной. Мы от рождения имеем право сделать это.
— А должен ли я повидаться со священником?
— Да, это успокоит добрую женщину. Я сейчас пошлю за ним. Отдохни немного, тебе предстоит долгое путешествие.
Духовник Вестонов был разбужен и доставлен в комнату шута для того, чтобы выслушать его исповедь и причастить его. Он чувствовал себя как-то скованно, будто вторгался в какие-то запретные сферы, лежащие вне его компетенции, потому что во время всего обряда застывшая фигура доктора Захария недвижно стояла у двери. Он внимательно наблюдал, как Жиль причащался. В комнате воцарилась неприятная атмосфера, никогда раньше священнику не приходилось испытывать ничего подобного. Он исполнил свой христианский долг по отношению к цыгану, но на душе у него было тяжело. Существовало что-то почти языческое в этих двоих — шуте и странном молодом госте леди Вестон. Священник был настолько возбужден, что ему пришлось выпить глоток крепкого эля, прежде чем снова лечь спать.
Жиль открыл глаза:
— Доктор Захарий, господин, время пришло.
— Ты уверен? Тогда я помогу тебе, мой друг.
— Пожалуйста, подайте мне мою сумку. На память о себе я хочу оставить мои вещи. Палка с головой шута — младенцу; коробка с разноцветными камнями — леди Вестон; носовой платок — сэру Ричарду, а моя лютня — Кэтрин.
Он снял с шеи амулет.
— Он имеет великую силу. Его дала мне старуха, живущая у священных камней в Солсбери. Я оставлю его… — Но он не закончил фразу. Внимательно посмотрел на Захария и спросил: Кому мне оставить его, господин? Проклятие Саттона коснется одного из них, не правда ли? Кому этот амулет может понадобиться больше всего?
— Отдайте его Фрэнсису, — тихо произнес Захарий. Шут зарыдал.
