Она после окончания церемонии попросила своих служанок освободить ее от парадных одежд и теперь лежала в своей постели только в белых нижних юбках, ярко-красная мантия — такая прекрасная, но такая тяжелая — лежала в стороне. Ей хотелось закричать: «Как это — лежать нагой рядом с мужчиной? Скажите мне правду?»
Но разве она могла это сделать? Она, представляющая собой будущее Англии. По милости Божьей, если ей хватит мужества, и сегодняшняя церемония не станет предвестником полного провала. Разве могла она говорить об этом с кем-либо из своих фрейлин?! Но, когда Роза Вестон задвигала тяжелые занавеси на окнах в ее спальне, она пересилила себя и решила все-таки заговорить, хотя это было совершенно не в ее характере.
— Мадам Вестон, однажды вы сказали мне, что нежно любите Фрэнсиса.
— Да, госпожа маркиза.
Она почувствовала напряженность в ответе и в который раз подивилась своей неспособности сближения с особами своего пола.
— Скажите мне…
— Да, госпожа?..
Роза совсем ничего не делала, чтобы как-то помочь ей.
— Есть ли какая-то прелесть в замужней жизни?
— Да, госпожа, — донесся ответ, и теперь она почувствовала в ее голосе ледяной холод и удивилась, чем могла испортить ей настроение. Она села в постели и посмотрела на свою фрейлину.
— Я не хотела вас обидеть, — произнесла Анна несвойственным ей смиренным тоном.
— Конечно, моя госпожа!
Теперь занавеси были почти задвинуты.
— Это все, моя госпожа?
— Да, — ответила Анна, вдруг почувствовав себя утомленной от всего этого. — Да, все.
Как приятно было опуститься на подушку и, просто закрыв глаза, отгородиться от прочего мира. Если бы только ей не нужно было больше открывать их. Если бы она могла сейчас выйти из игры, как бы она облегчила жизнь всем участникам разыгрываемой драмы. Екатерина была бы со своим обожаемым Генрихом; с честью закончился бы спор с Римом; погасла бы вынашиваемая народом Англии ненависть. Нан Буллен, маркиза Пемброук, могла бы спокойно спать в земле, породившей ее.
— Иди, — сказала она вслух, но это не относилось к Розе Вестон — это было обращение к ней самой.
— Как прикажете, госпожа.
Анна была слишком далеко, чтобы расслышать резкость в ее ответе.
Фрэнсис не задумывался почти до вечера о том, что Розы нигде в замке не видно. Встретив Нэн Сэвил, он узнал, что госпожа уже давно уединилась в своих покоях и отпустила фрейлин, и без особого воодушевления начал искать Розу. Но во время этих поисков он наткнулся на своего шурина, Уолтера Денниса, и предложил ему сыграть партию в шахматы — так как спортивные занятия по воскресеньям были запрещены — и провел с ним около часа. К тому времени искать Розу было слишком поздно, потому что ему надо было присутствовать на ужине у Его Светлости.
— Скажи Розе, что я искал ее, — бросил он Уолтеру при расставании.
Он успокоил себя тем, что он же искал ее. С какой-то тяжестью на сердце он отправился в свою комнату, чтобы переодеться к ужину, и там он обнаружил ее, лежащую в темноте, свернувшуюся калачиком, как маленький ребенок. Она не спала, но ничего не сказала ему.
— Анна, — сказал он. Его удивление было так велико, что он назвал ее настоящим именем.
— Если ты ищешь свою госпожу, — ответила она, — то она отдыхает в своих апартаментах. Почему бы тебе не пойти к ней? Как раз посудачите о прелестях замужества!
Сказав это, она горько рассмеялась и повернулась к нему спиной. Как все благородные люди, Фрэнсис, теряя самообладание, уподобился урагану.
— Боже мой, Роза, — закричал он, — это самые невероятные и несправедливые бредни. Ты понимаешь, что говоришь, или ты потеряла остатки своего угасающего разума?
Она села и закричала на него в ответ:
— Как ты смеешь называть меня сумасшедшей, ты — порочный человек?
Она вскочила с кровати, подбежала к нему и стала бить его кулачками по голове и лицу.
— Роза, прекрати. Прекрати!
Но она не унималась, обрушивая удар за ударом.
— Боже мой, женщина, ты действительно сошла с ума! — вскричал он и, приподняв ее за локти, бросил на кровать, где она вдруг разразилась слезами, билась в истерике и дрожала, как раненое животное.
— Я не хочу больше тебя видеть, — закричал Фрэнсис. — Ты — не та женщина, на которой я женился, слышишь меня?
И, схватив свою одежду, он в ярости выскочил из комнаты. Весь вечер, и даже во время тихого ужина, который Его Светлость давал для нескольких своих наиболее близких друзей, Фрэнсис не мог прийти в себя.
Сэр Ричард, конечно, заметил это сразу, и хотя никак не показал этого, но, как только начали играть музыканты, он подозвал к себе сына.
— Что с тобой, Фрэнсис? — спросил он. — Ты дрожишь, как девушка.
— Из-за Розы, отец. Я думаю, она совершенно потеряла голову. — Он понизил голос. — А еще хуже то, что она испытывает ненависть к леди Анне и не скрывает своего отношения к ней. Если слух об этом дойдет до короля, я опасаюсь за ее жизнь.
Сэр Ричард нахмурился.
— В таком случае необходимо немедленно удалить ее отсюда, — сказал он. — Если я увезу ее в поместье Саттон на рассвете, ты сможешь убедить госпожу маркизу, что этой ночью Роза внезапно заболела?
— Легко. Но она больна и на самом деле!
Сзади них раздался голос Уолтера Денниса.
— Все из-за потери ребенка.
— Но это случилось уже больше года назад.
— Не имеет значения. Маргарет, после того как потеряла ребенка, все время была не в себе, пока вновь не забеременела. Она без всякой причины срубила свой любимый куст.
Джон Роджер, присоединяясь к ним, добавил:
— Если вы говорите о женской хандре, это совершенно верно, Фрэнсис. Отправь ее в поместье Саттон и потом дай ей единственное лекарство, которое я…
— Знаю. Как можно больше детей! — продолжил Фрэнсис.
— …Чтобы жены были спокойными, — закончил Джон.
— Женская философия, — подытожил сэр Ричард.
— Но вполне верная философия. — Доброго вечера, джентльмены. Я иду играть в карты. — Роджерс сначала поклонился своему тестю, а потом Фрэнсису и Уолтеру, при этом жемчужина в его ухе качалась над плечом.
— Теперь, отец, разгладь морщины, ты уже любишь его, безразлично, проказник он или нет.
Но дальнейший разговор был внезапно прерван, так как король поднялся со своего кресла, и вслед за ним, как требовал этикет, поднялось все собрание. Взгляд Генриха странно перескакивал с одного гостя на другого, будто он не осмеливался ни на кого посмотреть прямо.
— Лорды и джентльмены, — сказал он, — сожалею, но я утомился сегодняшней церемонией. Прошу извинить меня. Пожалуйста, продолжайте вечер.
И он удалился в сопровождении Генри Норриса и других камергеров. Но, оказавшись в своих личных покоях, Генрих Тюдор неожиданно почувствовал раздражение. Монарх, который утром был таким величественным и великолепным, сейчас отдавал жесткие приказы с такой быстротой, что его слуги сбились с ног, не зная, за что хвататься. Одновременно он желал и принять ванну, наполненную благовониями, и чтобы его обслужил цирюльник, и чтобы обработали ему ногти, и чтобы дали новую
