полынью, — сказал Свен-Эрик.
— Нам очень повезло, что будка стоит именно здесь, — сказал водолаз, державший трос, Анне-Марии и Свену-Эрику. — Думаю, под ней не очень глубоко. Сейчас посмотрим.
Второй водолаз сидел на подстилке на краю полыньи. Он вскинул руку, желая удачи, когда его напарник исчез подо льдом с мощной лампой в руках. Его коллега начал потихоньку отпускать трос, пузыри вышли на поверхность, водолаз плыл подо льдом в направлении будки, где обнаружили Инну Ваттранг.
Анна-Мария поежилась. Мокрая одежда совсем не грела. По-хорошему, надо было бы побегать кругами, чтобы согреться, но у нее не было сил.
А вот Ребекка так и поступила — побежала прочь по следу от скутера. Подступали сумерки.
— Она, конечно же, считает нас идиотами, — сказала Анна-Мария Свену-Эрику Стольнакке. — Сначала долго объясняет нам про слияние компаний и спекуляцию акциями, а потом еще и учит нас делать нашу работу.
— Ничего подобного, — сказал Свен-Эрик. — Просто одна мысль пришла ей в голову раньше, чем тебе. Ты можешь это как-то пережить?
— Нет, не могу, — ответила Анна-Мария полушутя.
Через двенадцать минут водолаз показался на поверхности. Он вытащил изо рта мундштук акваланга.
— На дне ничего, насколько я могу видеть, — сказал он. — Зато я нашел вот это. Не знаю, даст ли это вам что-нибудь. Плавало подо льдом в пятнадцати метрах от полыньи под домиком.
Он бросил на лед небольшой тюк. Пока двое других помогали коллеге вылезти из полыньи, Анна- Мария и Свен-Эрик развернули тюк.
Это был бежевый мужской плащ. Поплиновый, с поясом и на тонкой подкладке.
— Может быть, это случайная находка, — сказал водолаз, который уже держал в руках чашку с горячим кофе. — Какой только дряни люди не выкидывают в озеро! Вы себе не представляете, что там делается! Пустые упаковки от фрикаделек, полиэтиленовые пакеты…
— Мне кажется, это все же не случайность, — задумчиво проговорила Анна-Мария.
На левом плече и спине плаща виднелись едва заметные розовые пятна.
— Кровь? — спросил Свен-Эрик.
— Твоими бы устами… — проговорила Анна-Мария и подняла руки вверх, изображая молитву к высшим силам. — Сделай так, чтобы это была кровь!
К дому Маури Каллиса, усадьбе Регла, вела от шоссе липовая аллея длиной в полтора километра. Деревья были старые и узловатые, многим перевалило за двести лет, но все же в них чувствовалась грация. Они торжественно стояли парами вдоль дороги, сразу показывая посетителю, что здесь царит многовековой порядок. Здесь за обеденным столом сидят по струночке и ведут себя чинно и благовоспитанно.
После первого километра аллею прерывали чугунные ворота. Еще через четыреста метров следовали новые чугунные ворота, вмонтированные в высокую каменную стену, окружавшую усадьбу. Чугунные ворота высотой в два метра, являющие собой верх литейного мастерства, открывались при помощи пультов дистанционного управления, которые каждый проживающий здесь держал у себя в машине. Посетителям же предписывалось остановиться у первых ворот и связаться с охраной по домофону.
Главным зданием в усадьбе был большой белый дом с черной шиферной крышей, колоннами по обе стороны от входа, флигелями и окнами в старинных свинцовых рамах. Внутреннее убранство было выдержано в стиле второй половины восемнадцатого века. Только в ванной дизайнеры позволили себе нарушение стиля и установили все самое современное от Филиппа Старкса.
Регла была расположена в таком красивом месте, что в первые годы Маури с трудом это переносил. Зимой все было проще. Летом же его часто охватывало чувство нереальности происходящего, когда он ехал или шел вдоль аллеи. Свет проникал сквозь кроны лип, падал на землю, словно образуя причудливую мелодию. Иногда эта пасторальная идиллия, в которой он жил, вызывала у него отвращение.
Маури лежал без сна в своей спальне на втором этаже. Смотреть на часы он не хотел, потому что если на них без четверти шесть, то ему скоро вставать и тогда нет смысла пытаться снова заснуть. С другой стороны, возможно, до подъема еще час. Он все же посмотрел на часы — рано или поздно он всегда так поступал. Четверть пятого. Он проспал три часа. Любому ясно — нужно наладить сон, иначе скоро все пойдет наперекосяк. Он перевернул подушку, постарался расслабиться и дышать ровно. Когда ему удалось впасть в полузабытье, на него снова налетел тот сон.
Во сне он сидел на краю своей кровати. Его комната выглядела в точности так же, как в реальности. Немногочисленная мебель — маленький изящный письменный стол с инкрустацией из драгоценных пород дерева и тронутый стариной стул густавианской эпохи с мягкими подлокотниками. Гардеробная из ореха и матового стекла, в которой висели в ряд его костюмы и наутюженные рубашки, а ботинки ручной работы стояли в отдельном шкафчике с крышкой из кедра. Стены комнаты бледно-голубые, крашенные краской на льняном масле с отливами патины. Ему удалось отговориться от бордюров и декоративной живописи, когда его жена занималась ремонтом.
Но во сне Маури видел на стене тень Инны. Повернув голову, он видел ее сидящей на подоконнике. За ней вместо блеска воды озера Меларен виднелись очертания унылых высотных домов в квартале, где прошло его детство.
Инна чесала и царапала рану, опоясывающую лодыжку. Мясо застревало у нее под ногтями.
Сон как рукой сняло. Маури слышал биение собственного сердца. Спокойствие, только спокойствие! Нет, это невозможно, он больше этого не вынесет, нужно вставать. Маури включил свет, скинул одеяло, словно оно было его врагом, спустил ноги с кровати и поднялся. Не думать об Инне. Ее нет. Осталась Регла. Эбба и мальчики. «Каллис Майнинг».
Конечно, с психикой у него не в порядке. Он попытался думать о сыновьях, но это не получалось. Их королевские имена звучали чуждо и нелепо: Карл и Магнус.
Когда они были маленькие, то лежали себе спокойно в своих дорогих колясках. Он всегда был в разъездах. Никогда не скучал по ним. Во всяком случае, он не мог сейчас этого вспомнить.
В этот момент из мансарды, расположенной прямо над ним, раздался глухой удар. А затем еще один.
«Эстер, — подумал он. — Опять взялась за свои гантели».
Боже мой, такое ощущение, что сейчас потолок упадет ему на голову.
Эстер привела в их жизнь Инна.
— У тебя есть сестра, — сказала она.
Они сидят в VIP-салоне в аэропорту Копенгагена в ожидании рейса на Ванкувер. За окном почти лето, хотя пока еще дуют холодные ветра. Менее чем через год Инны не станет.
— У меня три сестры, — холодно отвечает Маури, показывая, что эта тема его мало интересует.
Ему не хочется думать о сестрах. Старшая из них родилась, когда ему было девять лет. В годовалом возрасте социальная служба изъяла ее и направила на воспитание в другую семью. С ним самим это произошло год спустя.
Он старается не вспоминать о тех годах детства, проведенных в высотных точечных домах на окраине Кируны, где социальная служба предоставляла квартиры людям, которые не могли сами заключить контракт о найме жилья. Резкие голоса, ссоры и драки всегда звучали за стеной, но никто никогда не звонил в полицию. Надписи на стенах подъезда также никто никогда не отмывал. На этих домах лежал налет безнадежности.
И есть воспоминания, к которым он не хочет возвращаться. Детский плач — она стоит в детской кроватке. Маури, которому десять лет, хватает куртку и захлопывает за собой дверь. Он больше не в состоянии слышать ее плач. Ее крик проникает через дверь, преследует его вниз по лестнице. Звук его шагов отскакивает от бетонных стен. Сосед слушает Рода Стюарта. Из мусоропровода доносится
