История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы

По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Любовь в лирике Лермонтова.

Одиночество, неверие в возможность взаимопонимания и душевного родства придает особый драматизм любовной лирике Лермонтова. Она окрашена неведомым до него в русской поэзии драматизмом. У него почти нет счастливой любви, его отношения к женщине постоянно отравлены сомнениями, противоречиями. Типичный для лирики поэта разлад мечты и действительности проникает и в любовь, когда в знакомых чертах любимой женщины ищутся черты другие:

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою…
Я говорю с подругой юных дней;
В твоих чертах ищу черты другие;
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Этот драматизм часто связан у Лермонтова с предчувствием нерадостной судьбы молодой девушки в светском обществе, жестоком к живому и глубокому чувству. В стихотворении «Отчего» (1840) поэт предчувствует грядущую драму:

Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно… потому что весело тебе.

Часто встречается в лирике Лермонтова драматический мотив неразделенной любви, который особенно сильно звучит в стихах «Ребенку» (1840) и «Завещание» (1840):

Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет…
Ей ничего не значит!

Примечательно, что в отличие от Пушкина и поэтов его круга Лермонтов ищет в любимой не столько воплощение «чистой красоты», сколько человеческой нежности, участия, дружбы. Его привлекает в первую очередь нравственная сила женского существа. Все это – и драматизм любви, и духовно-нравственное начало в женском характере – является предчувствием любовной лирики 1850-х годов – лирики Ф. И. Тютчева и Н. А. Некрасова.

Стихи Лермонтова о назначении поэта и поэзии.

В петербургский период 1838-1840 годов Лермонтов обращается к стихам о назначении поэта и поэзии. В стихотворении «Поэт» (1838) он сравнивает поэзию с боевым оружием, надежным защитником правды и борцом с унижениями и обидами, давно спрятанным в ножны и ржавеющим в небрежении и бездействии:

Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы.
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
Твой стих, как Божий дух, носился над толпой;
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.

Поэт обращается к своим собратьям по перу (боевому оружию!) с призывом проснуться, разбудить в себе пророческий дар и вырвать из ножон «клинок, покрытый ржавчиной презренья».

В более позднем стихотворении «Пророк» (1841) Лермонтов подхватывает пушкинскую традицию, но дает ей иное, трагическое звучание. Лермонтовский пророк пытается исполнить на деле тот Божественный призыв, который получил пророк Пушкина, – «И, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей»:

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Пророк Лермонтова поруган и не принят миром. Вместо сердечного отклика на свои огненные глаголы он получил от людей ненависть и презрение. В слабости своей они не хотели прислушиваться к его словам, зовущим на добрые дела любви и правды. Слабовольным и ленивым, им гораздо легче обвинить пророка в гордости и неуживчивости, чем взять на себя тяжкий крест борьбы со злом. И поруганный пророк вынужден оставить людей:

Посыпал пеплом я главу,