Эмма. Она все еще сидела в гостиной. Надо с ней хоть как-то пообщаться. И я заставила себя выйти к ней.
— Ну вот, — проговорила я. — Пора браться за дело. Если хочешь мне помочь… Ты, конечно, не должна, но если хочешь…
— Я смотрю передачу. — Она едва шевелила губами, не отрываясь от экрана. Какой-то кудрявый парень брал интервью у Джи-JIo.
— Говорят, у нее огромная задница, — сделала я еще одну попытку, — но мне так не кажется.
Ее задница была не больше моей. Хотя трудно быть объективным, оценивая размер собственной задницы. В любом случае, Эмму это не интересовало, и я пошла за мусорными пакетами.
Я начала с ящика нижнего белья. Он был набит хлопковыми трусиками, черными и белыми носками и колготками. Смерть Ли приоткрыла мне эту сторону ее жизни. Я потрясла головой, чтобы не расплакаться, сгребла все это в пакет для мусора, говоря себе, что не дам волю эмоциям, просто сделаю то, что нужно. И тут на дне уже опустевшего ящика я нашла сложенный листочек бумаги.
Я расправила его, положив на кровать. Это был детский рисунок цветными карандашами: две фигурки в треугольных юбках, одна побольше другой, держатся за руки. Корявым детским почерком внизу было написано: «Я буду скучать без тебя сегодня за завтраком, мамочка. С любовью, Эмма».
Мои глаза наполнились слезами. Показать это Эмме? Но уж точно не выбросить. Она должна знать, что ее мама хранила этот рисунок в нижнем ящике с бельем. От этого девочка почувствует себя лучше. Несчастной, но все же лучше.
Я вышла в гостиную. По телевизору показывали фанатов, визжащих на площади Таймс.
— Я кое-что нашла, — присела я рядом с ней. — Рисунок, который хранила твоя мама.
На экране хлопали и подбадривали Джи-Ло.
— Хочешь посмотреть? Он очень милый.
Девочка нахмурилась. Может быть, я делала что-то не так?
— Я положу его на твой письменный стол, ладно? Оставишь его себе.
— Лучше уйди отсюда.
— Что?
— Ты не должна рыться в вещах моей мамы. — Для нее стоило огромных усилий говорить со мной. Казалось, ее личико распадется на две части. Хорошо, что она вообще говорила хоть что-то. Я помнила, как Коко призналась мне однажды, что прочитала мой дневник. Как она сидела на краешке моей кровати и извинялась. А я просто отвернулась, уставившись в пустоту. Не сказала ни слова и чуть не лопнула от злости.
— Меня попросил об этом твой отец, — напомнила я и поморщилась от своих слов. Словно он не был и моим отцом тоже.
— Она — не твоя мама.
Я подавила в себе желание встать и молча уйти из квартиры. Или напомнить о том, что даже если Ли не была моей матерью, я тоже горько переживала ее смерть. Но не было смысла говорить ей об этом. Моя потеря несравнима с ее, и моя мама жива. Я не могла даже представить себе, что потеряю Коко, что она может умереть. В ней было столько жизненной силы. Мне тоже было плохо, когда умерла моя бабушка. Я тогда уже заканчивала школу. Но мамы не должны умирать.
Я вернулась в спальню, положила рисунок в шкатулку с украшениями Ли и взялась за следующий шкаф.
Глава девятая
Был субботний вечер, и я приготовила баранью ногу для Коко, Айена и, черт возьми, Джека, который тоже собирался прийти. Блюдо было вкусным и довольно простым в приготовлении: натереть баранью ногу чесноком, солью и перцем, обмазать горчицей и запечь.
Айен рассуждал о последнем диске «Стро-укс», когда я поставила блюдо на середину стола. Джек наблюдал за мной. Когда я вернулась с салатом, он спросил:
— Коко уже сказала тебе?
Коко отщипнула кусочек барашка, необычно тихая, с виноватой улыбкой. Я села на свое место.
— Сказала мне что?
— Я собираюсь оплатить для нее кое-какие косметические процедуры. В качестве подарка на день рождения.
— Наша квартира! — выпалила я, прекрасно понимая, что он имеет ввиду. — Косметический ремонт — отличная идея. Ванная выглядит просто отвратительно. Старая побелка вся растрескалась.
— Я говорю не о ванной.
— И я так не думаю, — сказал Айен, отрезая кусок мяса на общем блюде и перекладывая его в свою тарелку.
— Так ты имел в виду кухню! Не могу передать, как давно мне хочется новый холодильник… А можно, я сама выберу новые обои?
— Косметическая подтяжка ее лица!
— Что?
— Я знала, что ты не одобришь, — усмехнулась Коко, — но я и так нервничаю, так что не усугубляй…
— Мамочка, не делай этого, пожалуйста!
Айен полил маслом зеленый салат.
— Джинджер, перестань, все сегодня делают это.
— Да мне плевать, кто и что делает! Мамочка отлично выглядит, ей не нужно уродовать лицо, чтобы выглядеть лучше.
Боже, она совсем не старая. Я предполагала, что когда-нибудь этот вопрос встанет на повестку дня, но чтобы так скоро!
— Она не уродует свое лицо, — сказал Айен, добавляя уксус. — В природе нет ничего совершенного. Человек вправе это исправить. Посмотри с другой стороны. Это то же, что превратить себя в произведение искусства или вырезать скульптуру из куска дерева.
— О чем ты, черт возьми?
— В некоторых племенах подтяжку делают всем. Это часть их культуры. В какой-то степени это и часть нашей культуры.
— Тогда культура глупа. Люди умирают, ложась под нож. Анестезия опасна.
— Менее опасна, — проговорил Джек, — чем переходить Бродвей, если хочешь знать мое мнение.
— Ну, давайте не будем спорить, — сказала Коко. — Я хочу сделать это, вот и все. Кстати, баранина — отличная, дорогая. У тебя снова здорово получилось.
— Почему вы не можете любить ее такой, какая она есть? — спросила я, в упор глядя на Джека. — Она не кукла, а живой человек.
— Это моя идея, а не его. Он благородно согласился заплатить за это, так что помолчи, пожалуйста.
Я уставилась на кусок мяса в своей тарелке. Когда Коко поставили имплантанты, я была слишком маленькой, чтобы понять это, и все время говорила, что ее грудь надули, как воздушные шарики. Я помню, как просила ее:
— Не улетай!
Когда я подросла, это показалось мне отвратительным. И я сказала ей:
— Как ты могла? Это же безобразно! Вызывающе. Где твое достоинство?
Ее ответ чуть не свел меня с ума:
— Разве ты не понимаешь? Так я дороже стою.
А ведь она никогда не использовала грудь по прямому назначению — чтобы кормить меня, а лишь
