— Люди же ездят.
— Ну, я, во всяком случае, и близко к ним не подхожу.
— Я прощаюсь, Эдна.
— О'кей. Не трать понапрасну нервы. На этом континенте наши дела написаны на воде… О, что я говорю, на песке, конечно, а не на воде. Это Седрик все время повторяет, он в депрессии, к нему перебежал мой черный пес. «Наши дела написаны на воде», — говорит он. Седрик становится религиозным. Да, только этого не хватало. Ладно, до свиданья. Увидимся.
И вот они втроем встали там, где дороги в миссию и на ферму Пайнов соединяются с главной дорогой на север. Это была узкая полоска щебенки, залитая гудроном, изрытая ямами и словно изъеденная по краям, как репродукция Леонардо, которую этим утром сняла со стены племянница Ребекки. По времени уже должен был подойти автобус, но он опаздывал. Он всегда опаздывал. Они стояли и ждали. Потом сели на камни под деревом, положенные там именно с этой целью, и продолжали ждать.
Казалось бы, заштатная, плохонькая дорога, петляет через буш, засыпанная песком, — что видела она? Но по ней совсем недавно промчался кортеж шикарных машин, которые спешили на церемонию бракосочетания Вождя с его новой женой (Мать страны умерла). Приглашен был весь мир, товарищи и не только. Гостей подвозили или по этой дороге, или на вертолетах — других путей не было к той «точке роста», возле которой родился товарищ президент. Для церемонии возвели два больших шатра. В одном из них на раскладных столиках предлагались местным жителям булочки и «фанта», а во втором был накрыт на белых скатертях настоящий пир — для элиты. Однако церковная служба в честь бракосочетания длилась слишком долго. Бедняки, сметя в один миг свои булочки, повалили в шатер для сильных мира сего и, несмотря на протесты официантов, съели и там всю еду.
А потом разошлись по домам в буше. Пришлось срочно везти новую порцию деликатесов вертолетом из Сенги. Это происшествие с такой наглядностью проиллюстрировало… хотя что тут говорить, и так все ясно.
Не пройдет и десяти лет, как по этой же дороге побегут громилы и головорезы партии Вождя с мачете, ножами, дубинами, чтобы избивать фермеров, которые хотят голосовать за оппонентов. Среди них будут те юноши (уже давно, впрочем, повзрослевшие), которым отец Макгвайр давал лекарства во время войны. Часть этой армии свернет на грунтовку, ведущую к ферме Пайнов. Они будут вести себя так, будто им неизвестно, что ферму присвоил себе господин Пхири, хотя Пайны еще не уехали. Почти две сотни пьяных бандитов расположатся на лужайке перед домом и потребуют, чтобы Седрик Пайн заколол для них скотину. Он убьет толстого быка (засуха к тому времени отступит, и животные будут сыты), после чего на лужайке запалят огромный костер, начнут жарить мясо. Пайнов стащат с веранды и прикажут им выкрикивать лозунги в честь Вождя. Эдна откажется: «Будь я проклята, если стану ради вас кривить душой». Тогда ее будут бить до тех пор, пока она не закричит вместе с ними: «Да здравствует товарищ Мэтью!» Через несколько дней прибудет господин Пхири, чтобы вступить во владение двумя своими новыми фермами, и обнаружит, что сад при доме выжжен дотла, а колодец завален мусором.
А восемью годами ранее по этой дороге ехала Сильвия, ослепленная непривычностью буша, чуждым ей величием, оглушенная неумолчной болтовней сестры Молли о непреклонной враждебности мужчин: «Этот Кевин, он до сих пор не понял, что мир вокруг него давно изменился».
Возле этой дороги, в холмистом районе, славящемся своими пещерами, скалистыми ущельями и баобабами, находится место, куда время от времени приезжает тайком от всех товарищ Вождь. Сюда его призывают знахари (н'ганга, колдуны, шаманы), чтобы провести ночной ритуал, состоящий в следующем: мужчины (и иногда даже одна или две женщины), которые в обычной своей жизни, возможно, работают на кухне или на фабрике, раскрашенные и одетые в шкуры животных, танцуют до тех пор, пока не впадут в транс, после чего вещают от имени духов, что Вождь должен убить или выгнать из страны еще больше белых, а не то предки рассердятся на него. Мунгози унижался, плакал, обещал исправиться, а потом его увозили обратно в город, в его резиденцию-крепость, и он возвращался к составлению планов о зарубежных поездках, встречах с мировыми лидерами и конференциях во Всемирном банке.
Подошел автобус. Это был очень старый автобус. Он гремел, трясся и изрыгал клубы черного жирного дыма, который растянулся над дорогой многомильным хвостом. Салон был переполнен, но каким-то образом для Сильвии и двух мальчиков — кто они ей, слуги? — место нашлось. Пассажиры, всегда готовые критично отнестись к белой женщине (единственной белой среди них), окружили Сильвию неприязненным молчанием, но потом их взгляды потеплели, потому что она обняла мальчиков за плечи, и те прижались к ней, как малыши. Несчастные лица, слезы на глазах — Зебедей и Умник боялись стремительно надвигающегося будущего. Что касается Сильвии, то она была в панике. Что она делает? Что еще можно было сделать? Подпрыгивая на ухабах, Сильвия спрашивала мальчиков:
— Что бы вы стали делать, если бы я не вернулась?
И Умник сказал:
— Не знаю. Нам некуда идти.
Зебедей добавил:
— Спасибо, что вы приехали за нами. Мы очень-очень боялись, что вы не приедете.
От автобусной станции они пешком добрались до старой гостиницы, которую раз и навсегда затмил «Батлерс». Сильвия взяла один номер на троих и ожидала комментариев, но их не последовало: в гостинцах Цимлии в номерах могло стоять до полудюжины кроватей, чтобы вместить всю семью.
Она прошла с мальчиками к лифту, зная, что они никогда не видели его и даже, вероятно, не слышали о том, что это такое, объяснила, зачем нужен лифт и как он работает. Коридор, в котором солнце разложило пыльные узоры, привел их в номер, и там Сильвия показала мальчикам ванную комнату и туалет: как включать и выключать воду, как нажимать на ручку слива, как открывать и закрывать окна. Потом она отвела обоих в ресторан и заказала для них садзу, предупредив, что есть они должны не пальцами, а ложкой. На десерт ребята ели пудинг, и с помощью добродушного официанта они справились и с этим.
В два часа Сильвия отвела детей обратно в номер и позвонила в аэропорт — заказать места на завтрашний рейс. Потом она сказала, что пойдет делать им паспорта, объяснила, что такое паспорт, предложила мальчишкам поспать, если они устали. Но оба были слишком возбуждены, и Сильвия оставила их прыгающими на кроватях с криками то ли радостными, то ли жалобными.
Она приблизилась к зданию правительства и встала перед входом, гадая, что делать дальше. И тут подъехал «мерседес», из которого вышел Франклин. Сильвия вцепилась в него и сказала:
— Я пойду с тобой, и не смей говорить, будто у тебя дела.
Франклин попытался оттолкнуть женщину и хотел уже звать на помощь, но увидел, что это Сильвия. Он так удивился, что замер, перестал сопротивляться, поэтому она отпустила его. Когда Франклин видел ее в окно месяцем или двумя ранее, то она показалась ему самозванкой, которая только притворялась Сильвией, а сейчас перед ним было то, что он помнил все эти годы: хрупкое создание с белой, будто светящейся изнутри кожей, с золотистыми пушистыми волосами и огромными голубыми глазами. На ней была белая блуза, а не тот отвратительный костюм белой мадам. И она была почти прозрачной, как дух или как златовласая Мадонна из его давно прошедших школьных дней.
Обезоруженный и беспомощный, Франклин сказал:
— Пойдем.
И они шли по коридорам власти, поднимались по лестницам, пока наконец не оказались в его кабинете, где он сел, вздыхая, но и улыбаясь тоже, и показал Сильвии рукой на стул.
— Ну и что тебе нужно?
— Со мной два мальчика из Квадере. Одному одиннадцать лет, другому тринадцать. У них нет родных. Все умерли от СПИДа. Я забираю их в Лондон и хочу, чтобы ты сделал им паспорта.
Франклин засмеялся:
— Но тебе нужен другой министр. Я этим не занимаюсь.
— Пожалуйста, договорись с кем надо. Ты можешь.
— И почему ты крадешь наших детей?
— Краду? У них никого нет. У них нет будущего. Они ничему не научились в ваших так называемых школах. Я сама всему их учила. Оба мальчика очень способные. Со мной они получат образование. А они хотят стать врачами.
