движением пальца и заявляет ей: «Ты — буржуазное отродье». Откуда следовало: оставь все, что имеешь, и иди со мной (а точнее: отдай все, что имеешь, мне). И так по сей день. Неотразимо. И есть кое-что похуже. Если раньше добродетелью считалась чистота, то теперь грязь и запах ценятся наравне с партийным билетом. Чего от Джонни нельзя было ждать, так это дурно пахнущих объятий, ведь воспитан он был Юлией, а точнее — ее слугами. Лексикон — да, тут он мог шагать в ногу со временем. «Дерьмо» и «трахаться», «продажные» и «фашист» — добрая часть любой политической речи должна была состоять из этих слов.
Но до всех этих сомнительных удовольствий надо было еще дожить.
Вильгельм Штайн, который так часто поднимался по лестнице на пути к Юлии, церемонно кланяясь всем, кто ему встречался, этим вечером постучался в дверь кухни, дождался, когда ему ответили: «Входите», и вошел с элегантным кивком-приветствием. Серебристо-белые волосы и борода, трость с серебряным набалдашником, его костюм, даже оправа его очков — весь его вид до кончиков ботинок был укором кухне и тем троим, что сидели за столом, ужинали.
Получив приглашение садиться от Фрэнсис, Эндрю и Колина, Штайн опустился на стул и поставил трость вертикально сбоку от себя, придерживая ее безупречно ухоженной правой рукой, на которой поблескивало кольцо с темно-синим камнем.
— Я взял на себя смелость обратиться к вам, и подтолкнула меня к этому обеспокоенность состоянием Юлии, — начал он, оглядывая их одного за другим, дабы донести до каждого важность темы. Все трое ждали продолжения. — Ваша бабушка нездорова, — сказал он младшему поколению Ленноксов и потом Фрэнсис: — Я прекрасно осознаю, как трудно убедить Юлию делать то, что необходимо для ее же пользы.
Три пары глаз взирали на гостя с выражением, которое говорило Вильгельму, что напрасно он возлагал на этот разговор какие-либо надежды. Он вздохнул, чуть привстал уже, но передумал и кашлянул.
— Разумеется, мои слова ни в коем случае не означают, будто я считаю, что вы невнимательны к Юлии.
Отвечать ему стал Колин. Он вырос и превратился в высокого полного юношу, но лицо его оставалось по-детски круглым. Казалось, что только очки в тяжелой черной оправе удерживают Колина от того, чтобы он не разразился сардоническим смехом, как это часто бывало.
— Мне известно, что бабушка несчастлива, — сказал он. — Нам всем это известно.
— Лично мне кажется, что она больна.
Горе Юлии состояло в том, что она потеряла Сильвию. Да, девушка по-прежнему жила в доме, это был ее дом, но ряд событий заставил Юлию прийти к выводу, что на этот раз их отдаление друг от друга необратимо. Не может быть, чтобы Вильгельм не понимал этого!
Эндрю сказал:
— Юлия горюет из-за Сильвии. Только и всего.
— Я не настолько глуп, чтобы не заметить переживаний Юлии. Но это далеко не все.
Разочарованный, Штайн поднялся, на этот раз без колебаний.
— Что вы хотели нам сказать? — спросила Фрэнсис.
— Юлии нельзя подолгу быть одной. Она должна чаще гулять. В последнее время она очень редко выходит из дома, а я настаиваю, что дело отнюдь не в ее возрасте. Я на десять лет старше нее, но я же не сдался. А вот Юлия, боюсь, сдалась.
Фрэнсис думала о том, что все эти годы Юлия ни разу не сказала «да» на все их приглашения поужинать вместе, погулять или сходить на спектакль, на выставку. «Благодарю вас, Фрэнсис, вы так добры» — таков был неизменный ответ.
— Я хочу попросить вашего разрешения подарить Юлии собаку. Нет-нет, не какого-нибудь огромного пса, а маленькую собачку. Тогда Юлии придется водить ее на прогулку и заботиться о ней.
Обведя взглядом лица всех троих, Вильгельм вновь убедился в том, что его собеседники не откроют ему своих истинных мыслей.
(Неужели пожилой джентльмен на самом деле полагает, что какая-то собачонка заполнит пустоту, образовавшуюся в жизни Юлии? Надо же предложить такую замену: Сильвию на собаку!)
— Конечно же, подарите Юлии собаку, — согласилась Фрэнсис, — если вы считаете, что ей это понравится.
Тогда Вильгельм, который только что признался им в том, о чем они никогда бы сами не догадались, а именно: что ему за восемьдесят, сказал:
— Вопрос не в том, что я считаю полезным для Юлии, а что нет. Должен сказать вам… Я в полном отчаянии. — Вдруг вся важность, вся серьезность его манер, его стиля пропала, и Ленноксы увидели перед собой смиренного старика в слезах, исчезающих в бороде. — Для вас не является, конечно же, секретом, что я весьма привязан к Юлии. Мне невыносимо видеть ее в таком… в таком… — И он вышел. — Простите… вы должны извинить меня.
Фрэнсис проговорила задумчиво:
— Интересно, кто первый откажется присматривать за этой собакой?
В следующий свой визит Вильгельм прибыл с крошечным терьером, которого он уже назвал Штукшель — «клочок», «мелочь» — и которому повязал на шею в качестве шутки голубую ленточку. Поначалу Юлия инстинктивно отпрянула от животного, которое суетилось вокруг ее юбки, но потом, видя, как хочет ее старый друг убедиться, что его подарок причелся по душе, она заставила себя погладить собаку и попыталась успокоить ее. Ее притворства хватило на то, чтобы Вильгельм поверил: она сможет научиться любить это создание, но когда он ушел, предоставив ей заниматься едой для собаки и устраивать ей туалет, Юлия села дрожа в кресло и подумала: «Это самый близкий мне человек, и он так плохо знает меня, что решил, будто я хочу завести собаку».
Последовали полные неприятных забот дни: кормление, загаженные полы, запахи и беспокойное, надоедливое существо, которое скулило и тявкало, доводя Юлию до слез. «Как он мог?» — срывалось с ее губ не раз и не два, и, когда Вильгельм навестил Юлию, желая посмотреть, как идут дела, ее чрезмерная любезность открыла Штайну глаза на то, какую большую ошибку он совершил.
— Но, дорогая моя, это будет так полезно для тебя — ходить с ним каждый день на прогулку. Как ты его назвала? Тявка? Понятно. — И Вильгельм ушел, страшно разобидевшись, так что теперь Юлии придется тревожиться еще и о нем.
Терьер, чувствуя, что хозяйка ненавидит его, нашел дорогу к Колину, а тот полюбил забавную собачонку — она смешила его. Тявка был переименован в Злюку, потому что этот миниатюрный зверек рычал и подпрыгивал, защищая себя, и скалил угрожающе челюсти величиной со щипчики для сахара из сервиза Юлии. У него были лапки как комочки ваты, глаза как блестящие семечки папайи и хвостик — завиток серебристого шелка. Злюка повсюду ходил за Колином. Вот так собака, которая изначально предназначалась Юлии, стала полезной для Колина, который не умел заводить друзей, ходил гулять в одиночку и слишком много пил. Не то чтобы пьянствовал, но все же Фрэнсис рискнула сказать сыну, что ее это беспокоит. Он вскинулся: «Мне не нравится, когда за мной шпионят». На самом же деле Колина угнетало осознание того, что ему приходится жить за счет бабушки и матери. Он написал два романа, которые, как он сам понимал, ничего из себя не представляли, и работал над третьим, имея в качестве ментора Вильгельма Штайна. Колина порадовал тот факт, что старший брат тоже вернулся на положение иждивенца. Хорошо сдав экзамены, Эндрю снял жилье вместе с несколькими начинающими юристами, но потом решил, что хочет заняться международным правом, и вернулся домой, чтобы пройти двухгодичный курс обучения в Оксфорде.
Сильвия стала ординатором — гораздо раньше, чем большинство ее сверстников, — и работала сутками. Когда она все-таки добиралась домой, то в состоянии транса поднималась по лестнице, не видя никого и ничего, и засыпала, еще не дойдя до кровати. Она могла проспать десять-двенадцать часов, потом принимала ванну и снова уходила. Зачастую она даже не заходила поздороваться с Юлией, что уж говорить о поцелуе на ночь.
Но было и кое-что еще. Отец Сильвии, ее родной отец, товарищ Алан Джонсон, умер и оставил дочери деньги, довольно большую сумму. Об этом сообщалось в официальном извещении от юриста,
