Оза давно знала, что ответит, если речь зайдет об этом.
— Свобода — это успех. А успех — это свобода. Чем человек свободнее, тем легче ему добиться успеха. А чем он успешнее, тем больше у него свободы.
— Похоже, вы очень мыслящая девушка, — прозвучало в небесах. — Кто ваши родители?
— Ну, отец у меня козел, я его уже совсем не помню, — с подкупающей честностью призналась Оза. — А вот мама… Знаете, что-то в ней такое совковое было. Сама не добилась в жизни ровно ничего, ишачила за гроши и злилась, злилась и ишачила… Но вот советы давать — это она могла по сто раз на дню. То делай, это не делай, то плохо, это нельзя… Совершенно не хотела видеть во мне личность. В конце концов я сгребла деньги, что в доме были, и ушла в свободное плавание. Всем, чего я добилась, я обязана только себе.
«Dig this nice pretty self-made pussy…» — слышалось за спиной у председателя справа. «Успех в таком кастинге — это не просто событие в жизни, это — вся будущая биография, это — судьба. Именно поэтому девушкам пришлось за последние дни пройти столько разнообразных тестов, — слышалось слева. — Наша очаровательная финалистка все их выдержала с честью…»
— Все же давайте надеяться, что ваша мама сейчас видит вас и гордится вами.
— Ну, наверное, хватит уже, — вполголоса сказал, наклонившись к председателю жюри, старый литератор. — Разболтался…
От одного лишь вида его скисшего лица с намертво пришлепнутой миной снисходительной мудрости потомственного интеллигента хотелось немедленно запеть «Мы сыны батрацкие, мы за новый мир…».
Он снискал когда-то авторитет вялотекущей антисоветской матерщиной в главных диссидентских изданиях и чуть позже — в них же, когда они чудесным образом обернулись прожекторами перестройки. Да так с тех пор и окопался на этой высотке культуры. Пока матюги многажды одобрял из телевизора сам культурный министр освобожденной России, литератор — тогда еще не очень старый — успел с небольшими вариациями несколько раз опубликовать воспоминания о том, как застойная цензура требовала от него в слове из трех букв хотя бы вместо «у» ставить многоточие и как он мужественно и бескомпромиссно, рискуя свободой, а возможно, и самой жизнью, сопротивлялся бессмысленному диктату. «Сотни миллионов жертв сталинских репрессий, говоря „Хуй!“ своим палачам в ответ на требования признаний, произносили это слово безо всяких там точечек! — рассказывал он в интеллектуальных телепередачах с такой уверенностью, будто сам был всеми этими палачами. — И я отвечал живодерам русской словесности так же!» «Оглянитесь вокруг, прислушайтесь, — говорил он недавно в интервью для „Би-би-си“. — Мы все-таки победили предрассудки. Какой яркой, какой богатой и свободной стала теперь народная речь!»
— Я стараюсь, чтобы наши зрители узнали о ней побольше, — капризно сказал председатель. Он очень боялся, что его раскусят. На самом-то деле он просто оттягивал неизбежное. Именно ему предстояло, протестировав трех финалисток, по результатам выбрать победительницу.
Нездорово раздобревшая королева покачала лохматой головой:
— Котя, прайм-тайм не резиновый. Девочка — прелесть, конечно, но очень затянула подъем. Закругляйся. До «Трех извилин» каких-то полчаса осталось, а в девять уже опять мы со следующей.
— Вы просто молодец, Оза, — принужденно сказал председатель в микрофон. — Ну, произнесите ваш слоган. Я уверен, вы его давно знаете наизусть.
— Конечно, — ответила Оза и слегка сменила позу — чуть согнула колено и выставила его перед другим скромно, как монашка.
— Тогда вперед, моя красавица!
Оза набрала побольше воздуха. Репетировала она рекламный текст, наверное, миллион раз. И, собственно, его пробное провозглашение было одним из этапов предварительного отбора, еще на второй день кастинга. Но сейчас надо было не произнести, не провозгласить, а… создать. Сотворить. Целый мир сотворить какими-то тремя фразами.
Она подняла просветленное лицо и похлопала ресницами, будто вдруг увидела архангела, прилетевшего с благой вестью. Чуть улыбнулась с восхищением: мол, вот оно, наконец-то! Свершилось! Сбылась вековая мечта человечества! Теперь — спасены!
— Прокладки Easy-Lazy — первые в мире гигиенические прокладки с легким фаллоимитирующим эффектом, — словно открывая сердечной подруге главную девичью тайну, доверительно поведала она вполголоса. Потом подпустила немного неподдельного восторга, честной гордости: — Только с прокладками Easy-Lazy я всегда уверена в себе и независима. Только с прокладками Easy-Lazy я энергична, свободна и обольстительна в течение всего дня. — Она умолкла на несколько секунд, готовя слушателя к главному. Слегка повернулась, выставив вперед плечико, глянула над плечом исподлобья и грудным голосом вбила так, что у любого нормального мужика должно было встать: — Ведь я этого достойна.
В задницу бы вам всем, уроды, ваши фаллоимитирующие прокладки, тихонько подумал старый литератор. Но, конечно, не издал ни звука, и даже на донышках глаз его крамола не проблеснула. Теперь он фрондировал аккуратно, отыгрываясь, в основном, на конкурсантках. Он чувствовал: его членство в жюри и так висит на волоске, а терять под старость масло с хлеба ему совсем не улыбалось. Матюгать тоталитарную тиранию и матюгать работодателя — две большие разницы.
— Браво, — сказал из поднебесья хриплый женский голос.
Оза и сама чувствовала, что — браво. И бесстрашно глянула на троицу пятен. Она знала, в чем состоит завершающий айтэм. От него, наверное, и будет зависеть результат; как всегда, дело решится не словами. Один шаг до счастья, последний. Внутри у нее снова задрожало. Не подкачай, сказала она себе.
Дым, клубившийся над подиумом, сам собой куда-то рассосался. Из него, как болотная кочка из предрассветного тумана, всплыла огромная кровать. Что называется — сексодром. С финтифлюшками какими-то…
«Фирма „Tender-touch“ — это эксклюзивный поставщик мебели для всех мероприятий конкурса на звание мисс Easy-Lazy, — бубнили за спиной председателя жюри. — Обратите внимание, дорогие зрители, на эту тонкую игру слов. „Тач“ по-английски значит „прикосновение“, „объятие“. А „тендер“ — „нежный“, „ласковый“, „любящий“. Но и „заявка на подряд“, „предложение о выплате“…» — «„Tender-touch“ won the tender for the furniture supplying of Skolkovo…» — в параллель информировали не по-нашему.
— Ну, теперь покажись нам, девочка, как ты есть, — с задушевной хрипотцой велела певица.
Режущий свет обмяк, потом померк. Загадочный полумрак сделал Озу еще прекраснее.
Во всяком случае, она на это надеялась.
Оза выждала, прежде чем повиноваться. Нельзя быть слишком уж послушной. Нельзя, чтобы выглядело, будто разнагишаться перед камерами ей вообще пофиг. Но нельзя быть и тупо агрессивной, как в найт-шоу из Мухосранска. А реально-то стрип-экспириенс у нее был с гулькины муды. Второй же курс только. Оставалось брать юным задором. Ну, и подчеркивать, что это — типа священнодействие.
Ангельское платье потекло с нее словно само собой, открывая потайные сокровища с томительной медлительностью. И невесомо прикорнуло у мерцающих, загадочно сдвинутых ног.
Словно невидимые медведи вырвались из берлог и голодные понеслись по весеннему лесу, ломая и давя сучья, — так затрещали в черном просторе аплодисменты. Вразнобой отстрелялись вспышки особо профессиональных фотографов, которым вечно не хватает света; простегали по глазам и пропали. Совсем совесть потеряли папарацци, к самому ограждению лезут…
Она выждала еще.
Чуть надув губки, заломила руки за спину, расстегнула лифчик и, скомкав, как мячиком храбро ударила им в пол. Только он, конечно, не подскочил. С веселым вызовом глядя в зал, встряхнула грудкой. Острые молодые соски с готовностью попрыгали вверх-вниз и вновь сосредоточенно уставились на жюри. Тогда Оза чуть расставила прямые ноги и как бы в лирической задумчивости глянула выше зрителей, в бесконечность. Яркие губы маслянисто сверкнули, невзначай приоткрываясь — типа никого тут нет, я, мечтательная такая, одинокая, слушаю соловья. Девичьи грезы. Длинные изящные пальчики тронули резинку трусов. Ни одна тургеневская девушка не сумела бы так раздеться даже для самого первого своего революционера. Исполненная вдохновенной покорности, Оза выступила из трусиков одной ногой, потом другой и, щепоткой держа отливающий перламутром полупрозрачный комочек, словно забыла о нем. Не до трусов мне; вот она я, вся твоя. Потом резко сменила режим — засияла, как малышка при виде мороженого,
