раскрутила трусики в воздухе и кинула в ближайшего оператора. «Лишь бы не в морду!» — успел подумать тот, едва не шарахнувшись от своей камеры; профессионализм победил, кадр не прервался. Впрочем, трусики не долетели; они грациозно завязли в воздухе и тихо слились на пол.
— Что за прелесть, — с одобрительной хрипотцой сказала в микрофон примадонна.
В скулящее от ветра, заляпанное плачущей зернистой слизью окно лупил мокрый снег, летящий из серой балтийской мглы. Пожилой профессор истории, размякший в кресле у телевизора, устало потянулся к бутылке.
Вот так, думал он, выглядели, наверное, невольничьи рынки где-нибудь в Кафе или самом Стамбуле в пору ажиотажного спроса на молодых славянских полонянок.
Но нынче свободой и демократией народу настолько мозги выело, что до подобного глубокомыслия ни единой душе не подняться. Теперь что за деньги — то и свобода. Что за большие деньги — то полная свобода. А что от души, по совести или просто потому, что надо — то рабья кровь или тоталитарный гнет.
Если бы эта дурешка вышла махать трусами посреди улицы просто так, за бесплатно — ее бы в психушку небось свезли. А тут гляньте — культурное событие.
Потому что индустрии прокладок надо увеличивать сбыт. Не то — падение продаж, кризис, безработица, волнения, пролетарии всех стран… А как его увеличишь, если у каждой бабы, хоть ты тресни, всего лишь по одной мохнатке и не больше?
Вот и приходится инновацию за инновацией, одна причудливее другой, высасывать и высасывать из бесконечного пальца.
И так во всем. Зубные щетки, телефоны, автомобили, лекарства… Прогресс. Все для блага человека.
Выведенного специально для потребления благ.
Превращенного в безотказный винтик механизма по переработке мира в мусор, в шлак, сток и выхлоп, побочным эффектом которой является вожделенный рост денежной массы.
В основном у тех, кому всегда мало.
Я этого достойна…
Мы все оказались вот этого достойны.
Кто это — мы? Никаких нас давно уже нет, каждый сам по себе…
Вот те, кто стал сам по себе, и достойны.
Только крылатая, доставляющая радость аскеза, скомпенсированная бескорыстным горением любопытства ко Вселенной и чувством братства, способна сохранить нам нашу планету пригодной для нашей же собственной дурацкой жизни. Но куда там, теперь о таком даже заикаться смешно… Пусти нынешнее человечество хоть на Марс — так и на Марсе скоро песок подорожает.
Рак. Чисто рак.
Первой опухла Европа. И за пять веков прогрызла весь род людской. Если хватит возможностей выбросить метастазы через космос — выбросят не задумываясь, ничего не пожалеют; все разнообразие мироздания, всего его тайны, просторы и красоты перемолотят в две исполинские тоскливые кучи: справа — прибыль, слева — свалка. А посреди будут бешено наяривать жвалами те, кто этого достоин.
Вопрос, где окажутся недостойные. И сохранятся ли такие вообще…
Прогресс подкрался незаметно.
От четкого, бритвой режущего понимания того, что род людской необратимо покатился не туда, хотелось повеситься.
Но он просто налил себе вторую рюмку коньяку.
Все равно после вчерашней презентации новой правительственной программы он был никакой. Крепко поддавшие чиновники по полной воспользовались случаем поучить высоколобых, как тем в процессе очередной оптимизации рассчитаться на первый-второй. Внимать новому помету нескончаемой саранчи реформаторов без бутылки крепкого во лбу было немыслимо. Поэтому сегодняшний день выпал полностью — и, значит, раз уж все равно случилось, можно себе позволить аккуратно похмелиться.
Странным образом это возвращало профессора в детство. Мама, мамочка, я тебе на ушко сейчас что- то скажу, только ты не сердись… У меня опять горло болит. Ну и не ходи сегодня в школу, милый, отлежись в кроватке. Почитай вот капитана Блада…
А правда, подумал профессор, крутя полную рюмку в пальцах. Может, плюнуть на все, вылить коньяк обратно в бутылку, выключить шайтан-дыру и почитать на сон грядущий капитана Блада? Ведь до сих пор, наверное, стоит где-нибудь задвинутый, зажатый, раздавленный Хайдеггерами и Броделями.
Благородство, паруса и лазурный простор… Арабелла! Арабелла!
Но было не оторваться. Не могло же творившееся по ту сторону экрана безобразие кончиться добром. Подспудная надежда дождаться возмездия держала у экрана крепче каких-нибудь там вертухаев или шарфюреров. Как сказал бы опытный пиарщик, захват произошел. Неважно, положительно или отрицательно относится захваченный к тому, чем он захвачен; важно, что он начал переживать и, сам того не ведая, хочет, чтобы переживание длилось.
Сбыт коньяка увеличился еще на две рюмки.
А за следующий час у экрана — еще на три.
Даже балансирующего на проволоке над нищетой профессора истории, если взяться с умом, можно приспособить для экономического роста.
Хриплая стокилограммовая мадонна толкнула председателя троицы локтем в бок.
Тот затравленно обернулся к ней и провел ребром ладони себя по горлу: осточертело, мол, не могу больше. А потом обреченно поднялся.
— Ты «Виагру» — то принять не забыл? — с материнской озабоченностью спросила певица шепотом. Председатель в ответ лишь дернул губами и махнул рукой безнадежно: какая, дескать, «Виагра», тут «Виагрой» уже не обойдешься… И начал спускаться к подиуму, на ходу расстегивая золоченый ремень брюк.
В катастрофе, на самом деле, был виноват запредельно безмозглый папарацци. Впрочем, не он один такой; нынче все как-то стали забывать, что другие люди — живые. Оза все сделала, как надо и, наверное, честно заработала бы право стать лицом Easy-Lazy; она и легла изящно, и коленки расставила робко и преданно — так, что захватывало дух. Но в самый ответственный момент она не зажмурилась, а, наоборот, широко открыла глаза, чтобы напоследок окатить председателя восхищенным взглядом; и тут пробравшийся таки за ограждение идиот попытался крупным планом поймать это удивительно ей удавшееся беззаветное лицо. Плазменный плевок вспышки выжег ей глаза, казалось, до самого затылка; она конвульсивно дернулась под тяжелым Котей, как раз ткнувшимся ей в самую середку, и тут ее скрутило свирепой судорогой внизу живота.
Боль была дикая.
Но первым истошно заорал Котя.
Потому что man's хер-с заклинило.
Оза плохо помнила, что творилось потом. Перелом был внезапен и дик, его невозможно было осознать. Все происходило как в бреду. Как не с ней. Кто-то что-то пихал ей прямо в зад, чтобы отмякли сведенные мышцы; кто-то дрожащими руками колол укол… Председателя скоро высвободили, но успокоиться он уже не мог.
— Кто тебя подучил? — орал он, тряся посреди подиума съежившимся травмированным отростком. — Томишевская из «Часа prick»? Она, да? Или эта пара ублюдков из «Доброго пидора»? Говори! Урою, сука!
И, неловко лягая тех, кто пытался его оттащить, наотмашь бил Озу по лицу, не задумываясь над тем, что уже по крайней мере два десятка именитых зрителей независимо друг от друга, повизгивая от восторга, в реальном времени грузят прикольное видео в «Ю-тьюб».
Представитель фирмы-производителя Easy-Lazy не силен был в русском и понимал с пятого на десятое, но, сидя в первом ряду, тихо млел от счастья. О таком старте рекламной кампании на новом рынке можно было только мечтать. После просмотра любая нормальная женщина на всю жизнь предпочтет фаллоимитацию. А смотреть-то будут все. Потом суды пойдут… На фотографа подадут или на председателя жюри за нанесение побоев… Или, наоборот, председатель жюри на девчонку… Все равно. На каждом
