Я решила, что он должен доставить мне удовольствие. Он был моей избранной судьбой. Несмотря на это, к нему пришлось приспосабливаться. Привыкнув к обходительности европейских дворов, я была удивлена резким напором обольщения. Хотя в те времена Англия была известна грубостью своих жителей. Мне не следовало ожидать, что меня здесь будут долго обхаживать. Таким образом, я предположила, что затея с Массимо Тоси, который расхвалил его мне, была пределом того, чего можно было ожидать в этой варварской стране.
В отличие от него, я подготовилась достаточно тщательно, как физически, так и внутренне. Я была довольна и не уставала повторять себе, что мне на самом деле нравится этот мужчина.
Я была уверена в себе. Когда я атаковала сердце мужчины, ему следовало собрать все силы, чтобы защитить его. Я очень редко терпела поражение. Но сейчас все было иначе. От этой авантюры зависела моя жизнь, это не было очередным заданием на несколько месяцев.
Я вспомнила свои самые удачные уловки, оделась как можно лучше. Пусть говорит он, я должна в основном молчать. Это был первый трюк, которому я научилась у старых актрис. Однако я буду наклоняться как можно чаще, чтобы он чувствовал приятный запах моего дыхания. Чтобы он осмелел, я должна вести себя скромно. В первый наш совместный вечер я решила закатить такой пир, который должен был разбудить в нем животную похоть.
Я пустила по театру слух, что мне нужен лучший французский повар в Лондоне на продолжительный срок службы. Через какое-то время ко мне в грим-уборную вошли два или три согбенных карлика, служивших благородным господам поварами. Их вкус и навыки, увы, уже были разрушены местной кухней. Я попробовала то, что они принесли мне в грязных корзинах, накрытых тряпками, и меня охватило отчаяние. Они не смогли ответить на мои вопросы относительно некоторых блюд, и я их отпустила.
Наконец ко мне пришел подтянутый француз, который тут же перебил меня:
— То есть вы хотите, чтобы мужчина ел так, что ему нужно было бы спускать? Почему же вы сразу не сказали?
При слове «спускать» он сделал недвусмысленное движение бедрами, потому я больше не сомневалась, что нашла нужного человека. Я передала ему все деньги, которые были у меня в кошельке. Его глаза расширились от удивления. Тот факт, что я должна была потратить их совершенно на другого любовника, политика, который интересовал моих хозяев, доставлял мне удовольствие. Притом я сообщила, что это репетиция, потому Маззиолини ничего об этом не знал.
Несомненно, он видел, как я уехала под ручку с Валентином, но к тому времени уже не мог помешать мне. Впервые я смогла удивить его. Я была очень довольна.
В ту ночь я накормила Валентина Грейтрейкса анчоусами, артишоками и спаржей, которые продавались в Лондоне по баснословным ценам. Однако эти продукты славились тем, что вызывали приток крови к гениталиям. Рыбное блюдо состояло из усачей, которые усиливали мужскую силу, и французских угрей. Вместо воды я дала ему настойку кубебы, мускат с толчеными желудями. Почки подавались со сливками. Вместе с десертами, обильно посыпанными засахаренным имбирем, я подливала Валентину «ангельской воды», сделанной из эссенции апельсиновых цветов, розы и мирта, смешанной с мускусным спиртом и щепоткой серой амбры. И, наконец, он выпил стакан бренди, смешанного с яичным желтком.
Я вставала со стула несколько раз, якобы желая убрать пустые тарелки и принести новые блюда. На самом деле я хотела походить возле него, чтобы он мог хорошо разглядеть меня со всех сторон. Потом я снова садилась и ерзала на стуле, словно кошка, неожиданно пораженная весенним зовом плоти.
Между тем у него так сильно дрожали руки, что он расплескал соус на дамастовую скатерть, за аренду которой я заплатила уйму денег. Когда он в третий раз пролил на нее какой-то напиток, я потеряла всякую надежду и уже смотрела на скатерть как на свою собственность, ибо теперь мне наверняка пришлось бы заплатить ее полную стоимость.
Тогда я начала петь для него. Чтобы успокоить нервы и напомнить себе, зачем я все это затеяла, я выбрала небольшой циничный рефрен из одной венецианской пьесы. Но я исполняла его так, словно это была нежнейшая любовная песнь, не отрывая томного взгляда от его лица. Он купился, практически не понимая, о чем я пою.
Он распереживался, и это было так мило. Я сама ощутила определенное нервное возбуждение. Что-то должно было произойти, что-то иное. Мне казалось, что он тоже, как и я, хотел не животного совокупления, а чего-то более утонченного. Это должно было произойти, несомненно, ведь в противном случае весь вечер пошел бы насмарку. Но это была не единственная цель. Мне казалось, что наша связь должна породить некие более глубокие чувства.
Я заметила, что его глаза блестят от слез, и знаками спросила, почему он плачет. Он так же, знаками, ответил, что моя песня показалась ему очень грустной. Я улыбнулась, желая ободрить его. Я тоже чувствовала грусть, которая, как мне казалось, появилась из-за того, что выпила лишнего.
— Я не понимаю. Ты, кажется, обладаешь властью над моими глазами. Ты приказала им плакать, и они зарыдали, — сказал он.
Мне так это понравилось, что я пропела тот же рефрен еще раз, но теперь слова песни казались мне отвратительными. Жаль, что я не выбрала более нежную песню. Этот Валентин Грейтрейкс заслуживал лучшего. Он был достоин доброты. Мне понравилась эта мысль. На его лице отразилось влечение, и мне это понравилось. Я была довольна, но не так, как обычно, ведь в моей работе такое выражение лица любовника означало, что вскоре я смогу выудить из него ценную информацию. Мне нравился его энтузиазм, поскольку, как ни странно, он перекликался с моими чувствами.
На его лице была написана задумчивость, предвкушение и, неожиданно, надежда. Я тоже почувствовала ее. По крайней мере, мне казалось, что именно надежда начала растворять все мои расчетливые планы, пока я смотрела на него. Да, я хотела переспать с ним. Но не только это. По всей видимости, вино оказалось крепче, чем обычно. Ибо только так я могла объяснить то одуряющее ощущение, которое затуманило мой мозг.
Я извинилась и быстренько шмыгнула в коридор. Достав из кармана зеркало, я проверила, не испортило ли пение цвет лица. Сунув в рот еще одну пастилку для освежения дыхания, я быстро и умело оправила платье. Я не хотела, чтобы оно оставило на коже красные следы, когда он увидит меня обнаженной. Я хотела выглядеть свежей, как младенец. Что-то во мне не хотело расставаться с одеждой, хотя больше всего я желала близости с ним. Важная часть меня еще не была готова к тому, чтобы я оголила тело перед этим человеком, хотя я столько раз делала это с десятками других мужчин, которых выбирали хозяева.
Впервые за шестнадцать лет я не расставляла вокруг кровати никаких стульев.
Что-то в моем новом английском любовнике сделало то, что я считала невозможным. Было в нем что-то, что смогло стереть ржавчину с моего сердца.
