России, многие из вас видели сами. Была недавно такая дурацкая привычка у чиновников: человек решил вернуться в Россию из Риги или Ташкента, а ему предлагают поселок, в котором канализационные люки на металлолом сданы. И человек уезжает обратно в Ригу, подальше от такой России.
Ну, конечно, самый беспросветный алкогольный маразм в прошлом. Но кризис, что начал съедать Россию еще при Советах, никуда не ушел. Русское население неторопливо вымирает, поселки и города пустеют. Есть отдельные очаги, оазисы и так далее. Но большинство населения юного возраста не понимает, чем ему заниматься, если не ехать в Москву, или дальше, в эмиграцию. И есть у меня неприятное предчувствие — в этот зал оно не придет.
Если у нового президента сложился свой стиль — опоздание не больше минуты, то он его соблюл. Вошел в самый большой зал Кремля ровно в десять утра и одну минуту. Бодрый, крепкий, свежий, упругий, на трибуну чуть не взлетел.
От этой-то бодрости и казались его слова особенно страшными.
— Сейчас у России лет двадцать-тридцать передышки, без внешних проблем, если, конечно, не будет форс-мажора. Потом — война за русское наследство. Не за русский народ, он никому нужен, ни в рабы, ни на органы для трансплантаций. За территорию, за ресурсы, за то, чтобы территория не досталась кому- нибудь другому. Значит, надо успеть научиться жить на своей родной земле, сохранить старые города и хотя бы те села, какие можно. Дело трудное и делать его придется нашему поколению.
Оглядел зал. Патриарх, министры, генералы, генералы от искусства, люди бизнеса. В задних рядах затерялись те, кто когда-то захотел вернуться в Россию из Таллинна и попал в поселок с пропитыми люками и пробитыми дверями подъездов. Понятно, вернулся, в Таллинн. Но все равно сейчас приехал на Конгресс. Вдруг Родина возьмет, да и скажет: «Вы нам нужны не только, чтобы закрыть очередную программу, задуманную для распила».
Большинство, конечно, кто из России, кто из ближних зарубежий, кто из совсем дальнего, настроены на привычный сюжет Конгресса. Долгие разговоры, о проблемах, но еще больше — о духовности, об упадке нравов, которые если и сохранились, то или в русской общине за океаном, или в такой сельской глуши, где год скачи, до океана не доедешь. О том, что надобно сосредоточиться на духовном. Вот сидит в первом ряду великий режиссер, недавно снявший очередной фильм: «Комбриг Котов: Загробные мытарства». Будет нужно — и очередной манифест настрочит, лишь бы был шанс возглавить комиссию по духовным совершенствованиям.
— Поэтому обращаюсь, в первую очередь, к зарубежным соотечественникам. Мы нуждаемся в вашей помощи. Вообще, помощи всех, кто может помочь. Не деньгами — они всегда нужны, но сейчас в России с ними более-менее неплохо. Нужны люди с опытом организаторской работы. И в бизнесе, и в общественных делах. Знаю, многие пробовали, многие разочаровались. Пожалуйста, попробуйте еще раз. Помогите сделать жизнь цивилизованной! Чиновники-воры хоть на время присмирели, работать будет легче. Помогите нашим менеджерам и управленцам, которые лучше всего научились объяснять, почему так сделать в России невозможно. Должности будут, зовем!
Под конец не то, чтобы завелся, но самого унесло волной драйва. Услышал аплодисменты, улыбнулся, сошел с трибуны. На минуту из головы исчезла память о разговорах этого утра. Обо всем, что он сказал за полчаса до того, как бодро взлетел на трибуну Всемирного конгресса соотечественников.
Кирилл Степанов уже испробовал все виды простейшего отрезвина. Он осторожно себя щипал — точнее, впивался ногтями в ладонь, и мотал головой. Все равно не мог поверить тому, что с ним случилось в это утро.
В половине седьмого позвонил Батяня. Попросил быть на месте пораньше. Встретил и огорошил:
— Поздравляю с назначением. Ты теперь первый помощник начальника личной охраны.
— Кого благодарить? — растерянно произнес Степанов.
— Меня, кого же еще. Назначать себе первых помощников еще в моей власти. И имей в виду — это должность со скорым повышением. Через час у меня разговор со Столбовым. Надеюсь, он не настолько на меня обиделся, чтобы не согласиться на мою просьбу — назначить тебя моим преемником.
Степанов сумел сдержать любопытство, но все же задал странный вопрос: «Для чего»?
— Я не удержался, вот и всё, — просто ответил Батяня. — А ты должен постараться. Регламент знаешь, инструкции тоже. Береги Мишу.
— Вадим Сергеевич, почему я?
— Потому что я — дурак. Столько был рядом с Михаилом Викторовичем, а зама хорошего не подготовил. Тебя бы таскать и таскать, но ты — лучший. А уж чтобы и я, и Миша тебе доверяли — вне конкуренции. Так что впрягайся без вопросов.
Один вопрос у Кирилла все же нашелся.
— А как же история с той самой папкой?
— Извини, Кирюша, сейчас не до нее. Потом расскажу. Очень плохая история — без Михаила Викторовича в ней ничего сделать нельзя. Расскажу, посоветую, сам доложишь. А сейчас — извини…
Слова Батяни казались сном. Сон сбылся меньше, чем через час. Степанова вызвали к Столбову, и тот сообщил, что подписал указ о назначении его главой президентской охраны.
Татьяна любовалась весной. В городе весну не то, чтобы не замечаешь, но обычно нет свободной минуты, чтобы остановиться, разглядеть кусок газона, очищенный от снега не только теплом из плохо изолированной теплопроводной трубы, но и солнцем. Заметить, что облака стали чаще отражаться в лужах, чем в тонированных стеклах автомобилей. Что солнце вообще все дольше и дольше задерживается в вечернем небе и зимние сумраки куда-то ушли.
В городе этого не разглядишь. А за городом, на хорошей, благоустроенной даче, можно сидеть на скамейке, неторопливо разглядывая освобожденную травку. Видеть, как она, поверив мартовскому солнышку, которое уже скоро станет апрельским, потянулась к небу. А чуть в стороне, там, где проходит труба с горячей водой — это была дача с большой котельной и локальным отоплением — уже желтится мать-и-мачеха.
Татьяна любовалась весной. Это было не только одно из доступных, но и разрешенных ей занятий.
С того момента, когда Батяня взял ее под руку на набережной канала Грибоедова, она не спорила, не сопротивлялась. Вела себя, как понимающий ребенок: набедокурила по полной программе, каждую минуту надо тратить на хорошее поведение. Не возражала, когда приехали в «Пулково», когда взлетели. Путешествие из Петербурга в Москву, кстати, получилось быстрым и комфортным, так что все ее дурацкие беременные страхи насчет перелетов оказались именно дурацкими.
Столбову она позвонила — телефон был отключен. Перезванивать не стала. Решила так: пусть позвонит сам.
Он позвонил в шесть утра, когда ехала из аэропорта. Ждала, подготовила все возможные варианта разговора, все возможные объяснения, извинения. Конечно же, застал врасплох, конечно же, все оказалось не так, как ждала.
— Извини, Танюша, — начал Столбов. Голос был такой усталый и убитый, что чуть не заревела от жалости. — Понимаю, ты устала, а я этого не замечал.
— Нет, Миша, дело в том… — растерянно сказала она.
— Не перебивай. У меня скоро Конгресс, а до него еще одно дело надо уладить. Очень трудное дело. Просто слушай меня. Танюша, ты устала, надо тебе отдохнуть, поберечь себя. Не только себя. Все дела я с тебя снимаю, пресс-секретаря найду сам.
Тебе сейчас надо отдохнуть как следует. Поезжай и отдыхай. Потом позвоню, подъеду, поговорим.
Отбой. Слова эти Татьяна запомнила, будто записала, снова и снова прокручивала в голове. Усталость была искренней, не наигранной. А вот забота — поддельной. Так добрый родитель прощает ребенка: «Бедный дурашка, замучился над уроками, вот и покидал учебники в окно, на головы прохожим. Поезжай на дачу к бабушке, отдохни на природе».
