буду чухню нести…
— Неси, — махнул рукой Столбов. — А то этот, звездун, весь вечер проговорил, как мне надо грозным царем стать. Так и не решил, стать или нет. Вот стану: будет он у меня генерал-опричником, а ты — шутом. Или наоборот.
— Ну, раз шутом, чего стесняться. Правду скажу. Михаил Викторович, никто вас не предал.
— Чего?!
— Не предал, а дал слабину. Мы же все люди слабые. Только каждый по-разному. Это как в ментовке: кто взятки берет, кто «палки» рубит, коллег подставляет и лезет по чужим плечам к звездам. А кто просто пьет на рабочем посту.
— Погодь стрелки переводить. Вот ты, к примеру, взятки брал?
— Не предлагали, — просто ответил Степанов. — Ни тогда, ни сейчас. Ну, бывало, других покрывал, не сдашь же своего. Правда, предупреждал: совсем будет беспредел — сдам. И сдавал. Но, по правде, Михаил Викторович, если бы мне сделали предложение, какое Ивану Тимофеевичу или Максиму — не знаю. Ну, в смысле, не именно такое предложили, что-то другое, что для меня ценно. Может, устоял бы, может, и нет.
— Э, по уму — хорошо. По совести — нет, — мотнул головой Столбов. — Предательство, Кирюха, оно и есть предательство. Всегда и везде. Хоть ты и знал, что красть нельзя — украл. Хоть ты друга под пули подвел. Хоть в простреленную душу плюнул, как Танька…
— Михаил Викторович, а можно и я по совести скажу? — Голос Степанова стал жестким, так что Столбов прервался. Махнул рукой — валяй.
— Вы про предательство говорите. А сами уже третьи сутки пьете. Не удивляйтесь, второй час ночи пошел. Люди по-своему дали слабину, вы — по-своему. Будете дальше пить — сами станете предателем.
— Это как? — Столбов даже поставил стакан.
— А вот так. Всех пропьете, кто вам доверился. Всех, кто поверил в вашу «Веру». До вас боялись, теперь поверили, как вы поверили Путину когда-то.
— Я что, ворую?
— Вы не воруете, вы пьете. А есть такие дела, которые, кроме вас, никто в России не может сделать. Вот Вадим Сергеевич мне сказал…
— Не говори про него! — чуть не рыкнул Столбов.
— Раз пить позвали — значит надо слушать, — неожиданно строго ответил Степанов. — Он сказал: в этом деле только вы сможете помочь людям, больше — никто. Ни в России, ни в мире. Я прочитал и согласен.
— Что за дело такое? — недоверчиво спросил президент. Степанов протянул бумажную папку.
— Опять бумажки! — заревел Столбов, отшвыривая папку. — Затрахали бумажками. Этому подпиши, этому прочитай. Достали! Пошел!
— Пойду, — сказал Степанов. — Шагнул к двери. Столбов рванул следом, схватил за локоть. Охранник остановился.
— Без рук, пожалуйста. Вы меня в трезвую сильнее, а сейчас — скручу, без вопросов.
— Попробуй! — Столбов встал в боевую стойку. Но поскользнулся в коньячной лужице и еле удержался, совершив изящное балетное па. Отдышался и рассмеялся.
— Смотри, какая у меня растяжка… Кирюха, извини. Останься.
— Да я, Михаил Викторович, и останусь, и пойду с вами, как обещал. Только вы помните, что мы сейчас президентское время пропиваем.
— Зануда, — махнул рукой Столбов. — Ладно, на посошок и на боковую. Чего морщишься? Президентское слово.
— Михаил Викторович, дайте, пожалуйста, еще одно слово. Что вы завтра эти бумажки прочитаете. Ну, когда я вас о чем-то просил?
Столбов нахмурился, взглянул в глаза Степанову. Увидел слезинку. Махнул рукой, улыбнулся опять и налил две рюмки.
Из обращения Марины Красницкой.
Глава 10
Есть ли разница между психологической и физиологической зависимостью? И если есть, то где она начинается? Дилетант ответит сразу. Профессионал задумается. Особенно, если вопрос касается его самого.
Был ли Валера Муравский профессионалом? Пожалуй, да. Диплом выпускника Первого медицинского института ему предстояло получить только летом, но у него было все в порядке и с теорией, и с практикой. Был он не из медицинской семьи, но биологией интересовался еще в школе. Поэтому и вуз выбирал не ради