Кицак был недоволен, что этот короткий разговор отвлек его от размышлений. Но он вдруг вспомнил, как Ваня, который долгими летними вечерами у костра любил болтать обо всем на свете, говорил, что ближайшая подруга «тайной царицы», как называли Екатерину солдаты, проявляла к Бахадуру особый интерес. Он пока не знал, как это может помочь, но встал и пошел за каретой, чтобы посмотреть, нет ли там той женщины.
Кучер остановил лошадей у царской палатки. Из кареты вышла уже немолодая женщина в темном платье. Сошедшая следом Екатерина показалась Кицаку усталой и озабоченной.
— Марфа Алексеевна, дай сначала мне поговорить с Петром. Я больше могу сделать для Бахадура, чем ты!
Татарин ошеломленно смотрел на женщину, с которой говорила Екатерина: сходство с матерью Сирин было так велико, что он на миг поверил, что видит перед собой покойницу.
К Екатерине подошел один из адъютантов царя и отсалютовал:
— Простите, матушка, что стал невольным свидетелем вашего разговора, но я считаю, что вы зря намереваетесь разговаривать с нашим батюшкой царем об этом татарине. Капитан Тарлов сегодня утром пытался сделать это и очень разгневал царя.
Голос офицера был приглушенным — в его положении было небезопасно что-то указывать такой женщине, как Екатерина. Но страх перед царским гневом был еще больше, и вспышку ярости царя он воспринял чуть ли не на свой счет.
— Пожалуйста, не делайте этого, матушка. Даже ангелы Божьи не смогут спасти молодого татарина, поверьте мне! — просил он Екатерину.
— Я не хочу, чтобы Бахадура казнили! В конце концов, он мой пле… он так молод! — сказала Марфа.
Екатерина обняла ее за плечи:
— Успокойся, матушка. Пока перед нами маячит битва со шведами, с Петром не поговоришь. После победы он станет милостивее. — Ее голос показывал, что она не обольщала себя надеждами. Екатерина влияла на Петра Алексеевича во многом, но не во всем, к тому же царь был очень упрям, и при этом очень-очень памятлив.
Услышав этот диалог, Кицак в раздумьях потер нос. Когда Екатерина оставила подругу и пошла к царской палатке, он, движимый безотчетным желанием, подошел ближе к Марфе. Сирин не понравится то, что он решил сделать, гордость в ней сильнее разума. Он подумал о власти, которой обладала над Монгур- ханом его сестра Зейна, добавил то, что слышал о Екатерине, и заключил, что здесь может быть что-то подобное. На его взгляд, только Екатерина была в состоянии спасти Сирин.
— Женщина, я должен с тобой поговорить! — сказал он Марфе.
— Чего тебе надо от меня, татарин?
Ее голос звучал высокомерно и отстраненно, но Кицак улыбнулся и показал в знак добрых намерений открытые ладони.
— Речь о Бахадуре… — начал было он.
И Марфа Алексеевна бросилась на его слова, словно рыба на приманку:
— Что ты знаешь о мальчике? — Кицаку не хотелось рассказывать все здесь — вокруг было немало любопытствующих.
— С ним связана тайна, которую ты должна знать, женщина, пойдем, прогуляешься со мной, чтобы наш разговор не услышали чужие уши.
Марфа огляделась и вопросительно посмотрела на Екатерину, которая при появлении Кицака остановилась и теперь слушала их разговор. Царица вернулась к подруге, успокаивающе взяла ее за руку и сделала страже знак отойти.
— О какой тайне ты говоришь, татарин? — негромко спросила она.
— Я не хочу, чтобы то, что я сейчас скажу, повредило Бахадуру. — Он скрестил руки на груди.
— Этого не будет! — пообещала Екатерина, причем по выражению лица ее было видно, что она не ожидает больших новостей.
— Бахадур в действительности женщина! — сказал Кицак.
Екатерина с трудом подавила непроизвольный вскрик и посмотрела на Кицака так, словно сомневалась, в своем ли он уме.
— Я говорю правду! Бахадура зовут в действительности Сирин, и она не дочь любимой жены хана Монгура. Ее мать — русская рабыня по имени Наталья.
— Что ты сказал? — вскрикнула Марфа, и ноги ее подкосились.
Екатерина обняла ослабевшую от волнения Марфу, у которой по щекам текли слезы, и проговорила:
— Если ты лжешь, татарин, то я позабочусь, чтобы ты горько пожалел о своем неразумии еще до того, как закончится этот день.
Ее обещание вызвало у Кицака лишь улыбку.
— Я не лгу. Сирин — дочь женщины, которая очень похожа на твою подругу. В отличие от нее, у матери Сирин была родинка над губой, вот здесь, — Кицак указал на свою правую щеку и увидел, как Марфа кивнула.
— Это моя сестра Наталья, — выговорила она сквозь слезы.
Екатерина не столь заинтересовалась возможным родством осужденного дезертира, сколько полом Сирин, она одновременно почувствовала недоверие, досаду и тайную радость.
— Это самое удивительное, о чем я только слышала, исключая мою собственную жизнь. — Она намекала на свою карьеру, которая началась в роли служанки лифляндского пастора, а завершилась в постели русского царя.
Кицак не знал этого и не проявил интереса к жизни Екатерины, для него сейчас важна была только Сирин.
— Ты можешь спасти ее, женщина? — спросил он. Марфа сложила руки и произнесла короткую молитву, а затем взволнованно обернулась к Екатерине:
— Я должна пойти к ней, я должна проверить… Если она моя племянница, она не должна больше страдать. Это же всего лишь ребенок…
Екатерина легко встряхнула ее:
— Успокойся! Нрав Петра тебе известен так же хорошо, как и мне. Его гнев не знает пределов, и твоя племянница не станет исключением. Мы должны действовать хитрее, и я знаю, как. У меня есть идея. — Она глубоко вздохнула и успокаивающе кивнула подруге: — Позаботься, чтобы нашу палатку поставили к моему возвращению. И чтобы была готова ванна.
Марфа кивнула и заспешила выполнять распоряжение, как будто известие Кицака вновь пробудило ее к жизни.
Екатерина вошла в палатку Петра.
Царь сидел на собственноручно изготовленном складном стуле и курил длинную глиняную трубку.
Петр смотрел на карту Малороссии, а указательным пальцем раз за разом чертил круги вокруг маленького города Полтава.
— Мысленно ведешь полки против шведов? — тихо спросила Екатерина.
Царь подскочил от неожиданности, но гневная гримаса, которая было появилась на его лице, исчезла, как только он увидел посетительницу.
— Катенька! Такая радость видеть тебя! — Он вскочил, отшвырнул трубку и обнял возлюбленную.
— Я так по тебе соскучился, — повторял он, покрывая поцелуями лицо Екатерины. Затем на мгновение он посерьезнел и попытался состроить наставительную физиономию:
— Я запретил тебе здесь появляться. Это чересчур опасно!
— Но не опаснее, чем для тебя! Кроме того, ночью мне слишком холодно одной. — Екатерина со смехом обхватила его голову обеими руками, притянула к себе и стала жадно целовать. Петр ответил на поцелуи, а его руки отправились блуждать по ее телу, пока правая наконец-то не нашла себе пристанище в декольте фаворитки.
