Огнестрельное оружие и боевая техника давно свели наши преимущества на нет. Мы вымираем, Серый Князь. Даже орки сумели встроиться в человеческое общество, занять в нем свою нишу, найти свою дорогу. Они живут — а нам, если все продолжит идти по заведенному обычаю, скоро придет конец. Нам нужна помощь. Ты — поможешь?
— Нет, — голос Семена снова стал глухим. — Прости, Канагари, но мертвецам противопоказано оживать. Слишком много грустных воспоминаний разом наваливается на плечи. Скоро я уйду, на сей раз окончательно.
— Ну что же, — тролль словно обмяк. — Я и не надеялся…
— Я — не помогу. Они помогут.
И указательный палец бывшего Серого Князя уперся в Яну с Кариной.
— Мы? — хором спросили те.
— Вы, — усмехнулся Семен, и в его глазах снова замелькали озорные огоньки. — Особенно ты, Яни. Драконий Камень работал по тем же принципам, что и твой ней… сама понимаешь что. Вот тебе и придумывать, что делать с разнесчастными троллями.
— Ну уж спасибо за доверие! — возмутилась та, упирая руки в бока, и Карина тихонько хихикнула.
— Не все же заботы мира на меня одну валить! — мстительно сказала она. — Тебе тоже неплохо в переноске тяжестей поучаствовать. Господин Канагари, мы с сестрой не можем ничего пообещать тебе прямо сейчас. Мы еще мало что знаем…
— Как напоминает белая повязка, даже самый великий Мастер — всегда лишь ученик, — тролль в широкой ухмылке продемонстрировал ей великолепные двойные ряды остроконечных зубов. — А тень надежды всегда лучше, чем ее полное отсутствие. Госпожа Карина Мураций, однажды ты, сама того не подозревая, станешь Ведущей по Пути. И, возможно, приведешь куда-нибудь и нас. А сейчас приношу свои извинения за то, что отнял у вас время.
Он коротко поклонился и беззвучно растаял в дебрях закулисья.
— На том мы и закончим сегодняшнее приключение, — Семен положил руки на плече Яне и Карине. — Отдыхайте, девочки. Вы прекрасно справились, хотя последствия оказались куда серьезнее, чем я предполагал. Но тут уж я лажанулся — Яни, я никогда не говорил тебе держать язык на привязи в присутствии троллей? В среднем коэффициент интеллекта у них процентов на тридцать-сорок выше человеческого, и намеки они раскусывают сразу. Ладно, пойдемте-ка в апартаменты, а то человек у электрощита отирается, только нас и ждет.
Он подхватил с лавки тоскалы и зашагал к выходу.
Позже, ночью, Карина оставила мирно посапывающую проекцию в своей спальне, больше смахивающей размерами на спортивный зал, и нырнула в виртуальность. Навстречу ей распахнулся заметно похорошевший за последнее время Ракуэн, наполненный солнечным светом и щебетом птиц. Видимо, потому, что виртуальный мир наконец-то зажил полноценной жизнью, солнце больше не висело приклеенным к небу и сейчас клонилось к закату — но все еще стояло высоко. Она нашла себе небольшой холмик с видом на небольшую речную долину, уселась, обхватив коленки руками, и сонно сощурилась на журчащую внизу воду.
— Устала? — раздался голос из-за спины. Семен неторопливо прошел по склону и сел на траву рядом с ней. Она не ответила.
Какое-то время они молча сидели рядом и смотрели на реку.
— Рис, — наконец спросила Карина, — а что ты сказал тому троллю, Канагари? Насчет того, что ты скоро уйдешь? Ты ведь не всерьез, а?
— Всерьез, Кара, — Семен сорвал травинку и принялся жевать. — Я с самого начала не хотел здесь оставаться. Слишком много воспоминаний, которые хотелось бы забыть — но не могу. Джа уж очень просил за вами приглядеть на первых порах.
Он хмыкнул.
— Кара, знаешь, в чем наше основное отличие от Старших?
— Ну… мы не являемся симбиозом человека и искина.
— Верно. И, как следствие, не умеем забывать по своей воле. Память Старшего построена совсем иначе, чем наша. То, что у нас зовется «внешними кольцами», лишь бледное подобие их системы обработки и хранения информации. На деле почти невозможно провести границу между личной памятью Демиурга, кольцами памяти его персонального архива и глобальным Архивом, доступным всем. Нам необходимо волевое усилие, чтобы получить доступ к данным — для них же пользоваться всем необходимым так же естественно, как для нас дышать. Они стары — очень стары. Вдумайся: Миованне четыре с половиной миллиона лет объективного времени. Легкомысленной Майе, которая так любит изображать из себя юную девицу, полтора миллиона. И даже Джао, самому младшему из всех, почти миллион. Пусть это не объективное время. Пусть они столетия и тысячелетия проводят в восстанавливающем сне, мало отличающемся от смерти, а десятки и сотни тысяч лет — в игровых пузырях, где время идет куда медленнее, чем в Большом мире. Но все равно объемы накапливающихся воспоминаний поражают воображение. Мне даже страшно представить, каково это — сотни тысяч лет существовать в пустой равнодушной Вселенной, зная наперечет лишь несколько сотен товарищей, большинству из которых ты глубоко безразличен. Страшно представить, каков накапливающийся груз отчаяния, безразличия, тоски. Но им проще, чем нам, они умеют распоряжаться своей памятью как хотят. Они могут по своей воле забывать или перемещать воспоминания во внешние кольца памяти. Подальше от своего разума. А мы — мы так не можем. Я не могу.
— Тебе так много хочется забыть? — осведомилась Карина, когда пауза затянулась.
— Слишком много. И забыть, и вспомнить. Знаешь, когда я стал Хранителем, мне только что исполнилось двадцать четыре. Той весной я закончил Мокольский политех, и меня распределили в небольшой город в трех тысячах верст от столицы…
— Распределили?
— Государственный строй Ростании — социализм. Все принадлежит государству, включая учебные заведения. Обучение бесплатно, но взамен молодой специалист обязан отработать несколько лет там, куда пошлют. В общем, я был примерно в том же возрасте, что и Яна с Ликой сейчас, но куда более наивным. Верил в светлое будущее на всей планете, в освобождение трудящихся — у нас считалось, что физический труд благороднее умственного — и занимался в секции «рукопашного стиля», если переводить название на общий буквально. Нечто среднее между искусством Пути и тёкусо. Я не стал отмазываться от распределения, хотя возможность имелась, и поехал по назначению на далекий трубопрокатный завод. Однажды вечером я возвращался с работы через небольшой парк, увидел, как несколько подонков намереваются изнасиловать женщину — и вмешался. Я еще никогда не дрался всерьез, насмерть, а потому чувствовал себя крутым бойцом, способным разобраться со шпаной одной левой…. В общем, она погибла. И я — тоже. Джа вытащил только меня. На суде я выхватил у охранника разрядник и попытался пристрелить того, кто убил женщину. Не сумел — я даже не знал, как снимать его с предохранителя. Дали мне пятнадцать суток за хулиганство…
Он вздохнул.
— Я до сих пор не понимаю, зачем Джа сделал меня Хранителем, ведь он уже твердо решил в очередной раз вычищать свою организацию и давно саботировал подбор новых кандидатов. Может, просто пожалел идиота-юнца. Но все-таки сделал — а я согласился по той же причине, по какой поехал в провинцию. Потом я какое-то время работал с государственными органами, в том числе с неким Олегом Захаровичем Кислицыным, которого позже Джа протащил в Народные Председатели Ростани — ну, что-то вроде Президента в Катонии, только с куда большей единоличной властью. А потом Джа сломал Хранителей, выкорчевал их из общества, засунул нас всех в стасис и сбросил мою Малию в окружающую пену.
Карина терпеливо ждала, когда он продолжит.
— Я думал, что за три века, что провел на Текире, на Неожиданности, как ее иногда называли среди Демиургов, напрочь забыл прежнюю жизнь. В конце концов, из двадцати пяти лет дома разве что десять, максимум пятнадцать оставили в моей памяти какой-то след. Что они по сравнению с тремя веками в
