– Ну вот что… – начала Наталья Павловна, встала с табурета и, пытаясь не показывать, до какой степени оскорблена, закончила: – Сегодня разговор у нас не получился…
– А он никогда не получится! – Эти слова Александр послал уже в спину выходящей из кухни женщины. Она не обернулась и соответственно ничего не ответила.
Когда за ней захлопнулась входная дверь, Белецкий-младший, засунув в карманы джинсов кулаки, которые не желали разжиматься, опять подошел к окну. Девчонка-колобок уже сидела на перилах горки и лизала очередную сосульку. Александр подумал, что она из-за своих сосулек простудит горло и некому будет штурмовать наледь. Почему-то при этих мыслях у него защемило сердце.
В классе все только и делали, что обсуждали предстоящую новогоднюю вечеринку в «Улитке» и школьный бал масок. На бал Белецкий идти не собирался. Он ненавидел всякую театральщину и лицедейство – глупые детские игры. Александру казалось унизительным прятаться за маской. У мужчины всегда должно быть «поднято забрало», исключая, конечно, военные действия. У него не было никакого желания идти и на классную тусовку, хотя она и могла хоть как-то занять вечер выходного дня. После разговора с Натальей Павловной, который Белецкий-младший и не думал скрывать от Белецкого-старшего, отец с ним почти не разговаривал. Выносить тягостное молчание было тяжело, но Александру казалось, что он страдает ради благополучия отца. Это было благородно и красиво. Ему казалось, что отец по достоинству оценит его поступки позже, обязательно поблагодарит, возможно, даже со скупой мужской слезой в глазах, и они снова заживут дружно и более-менее счастливо.
Одна из одноклассниц попросила Белецкого купить для вечеринки набор одноразовых стаканчиков, поскольку все решили, что прохладительные напитки обязательно должны быть в наличии. Имя одноклассницы Александр не мог не запомнить, поскольку именно так звали его мать, память о которой он изо всех сил пытался вытравить. Девочка по имени Вероника наверняка была такой же, как мать, как все Вероники вообще, и потому симпатий у него не вызывала. Но купить стаканчики он обещал. Раз уж собрался присутствовать на празднике жизни своих одноклассников, чего уж теперь кочевряжиться.
Белецкий плохо представлял, что будет делать на вечеринке, где ничего, кроме танцев, не предполагалось. Нельзя сказать, что ему никогда не хотелось ритмично подвигаться под популярные мелодии, но он привык делать это среди близких людей. А есть ли у него теперь близкие люди? Пожалуй, нет. И одноклассники у него новые. Среди них он все еще чувствует себя чужим. Может быть, на этой вечеринке как раз и получится хоть с кем-то подружиться. Ему, пожалуй, был симпатичен Толик Афанасенков за остроумие, редкостное среди пятнадцатилетних. Шуткам Толика не могли не улыбаться даже учителя. Александр жалел, что прислушиваться к ним начал совсем недавно.
Белецкий уже несколько раз ловил обрывки разговоров девчонок о том, кто с кем хотел бы потанцевать, а потом пройтись по зимней улице хотя бы до дома. Разумеется, его имя названо не было ни разу, чему он был только рад. Коли они не жаждут танцев с ним, он с чистой совестью не будет никого приглашать на медляки. Именно так в обществе одноклассников называют медленные мелодии. А что же он будет делать в это время? Да хоть что! Можно, например, выходить на улицу, будто бы на перекур, хотя он никогда не курил и делать этого не будет. Ему дорого собственное здоровье. Его ни за какие деньги не купишь – он это абсолютно точно знает.
Еще его очень беспокоила новогодняя ночь. Ночью уже не спрячешься среди одноклассников. А идти вообще некуда. У них в этом городе совсем никого нет: ни друзей, ни родственников, ни знакомых. У отца, конечно, имеются сослуживцы, но ни с одним из них он пока не сошелся так близко, чтобы считать другом. Зато у него есть Наталья Павловна. Если отец уйдет встречать Новый год к ней, то это будет невозможно вынести. Со стороны отца это будет настоящим предательством. Сначала Александра предала мать, а теперь, похоже, то же самое собирается сделать отец… Неужели он сможет оставить его в новогоднюю ночь одного? А если не сможет, что тогда? Тогда он, пожалуй, приведет Наталью Павловну к ним в квартиру. И на что же будет похожа встреча Нового года в таком составе? Они с Натальей ненавидят друг друга, и отцу придется как-то лавировать между ними, угождая, что называется, и нашим и вашим. Ничего хорошего из этого явно не получится. А еще хуже будет, если эта Наталья явится тридцать первого днем и начнет в их доме хозяйничать: стричь салаты, печь пирожки. Пожалуй, лучше сидеть в праздник на хлебе и воде, чем есть ее стряпню. А что делать, если отец и впрямь женится на ней? Интересно, а нельзя ли выторговать у отца обещание не жениться, если он, Александр, будет вести себя с Натальей вежливо и даже пай- мальчиком встретит с ней вместе Новый год? Может, стоит закинуть удочку? Да-а… Вот так и сдают крепости, бастионы и позиции… А что делать? Взрослые загнали его в угол.
На следующий день в школе к Александру неожиданно подошел Афанасенков и спросил:
– Сашка, ты на лыжах катаешься?
– Ну… вообще-то… стою…
– Не хочешь в воскресенье сделать лыжную вылазку?
– Я?! – Белецкий никак не мог понять, куда Толик клонит.
– Конечно, ты, раз я к тебе обращаюсь!
Александр в растерянности пожал плечами, а потом все же спросил:
– Вместе с классом?
– Нет! Вдвоем!
– А почему со мной? – продолжал удивляться Белецкий.
Афанасенков улыбнулся и ответил:
– Сам не знаю! Чем-то ты мне симпатичен! Поехали?
– Куда?
– А ты окрестности-то знаешь?
– Нет.
– Так чего мне тогда и рассказывать! Сам увидишь! На тридцать пятом километре от нас в лесу есть питомник, где мой дед елки к Новому году выращивает… Ну и вообще… лесник он… Электрички туда ходят. В лесу отличная лыжня! Можно доехать до Князевой горы, с нее классные спуски. Покатаемся, потом у деда чайку попьем. Надо с ним договориться, когда за елкой приезжать.
– За елкой?
– Ну да, для нашей новогодней тусовки. Сейчас ее еще рано брать, осыплется. Вот мы с дедом и договоримся, когда лучше приехать еще раз.
– А что, позвонить ему нельзя?
– Почему нельзя? Можно! Я уже звонил, что в воскресенье приеду на лыжах покататься. С другом. Так как? Поедешь?
Белецкий замер, во рту у него сделалось сухо и шершаво. Неужели Афанасенков считает его другом? Разве так бывает? Они же почти незнакомы… Нервным движением откинув со лба волосы, Александр переспросил:
– С другом? Мы ж не друзья… Зачем деда обманул?
– Уж прямо обманул! – беспечно откликнулся Толик. – Может, мы с тобой и подружимся заодно! Деду-то что за дело до этого! Так едешь или нет?
– Знаешь… – замялся Белецкий, – у меня вообще-то лыж нет… Мы когда переезжали, много вещей оставили… В общем, не до лыж было…
– Это не беда! У брательника моего возьмем! Ему отец купил, но Макс не любит на лыжах кататься. Ему бы только за компом сидеть, в стреляли да мочилки резаться.
– Ну… тогда поеду… Почему бы не поехать? Говори, когда, куда и во сколько приходить.
Александр Белецкий плохо спал ночь. По большому счету у него никогда не было настоящего друга. Те ребята, которых он считал одноклассниками, друзьями не были. Они все лишь приятельствовали, не более того. Дружба в их кругу считалась таким же атавизмом межличностных отношений, как рудиментарный хвостик у человеческого эмбриона, который потом сам собой исчезает, когда зародыш начинает походить на маленького человека. Одноклассники Белецкого никогда не снисходили до обсуждения отношений друг с другом, поскольку обособленное существование среди них давно считалось нормой. Только тому, кто сам ничего не стоит и не надеется на собственные силы, нужен друг, как костыль или подпорка. Настоящие джентльмены абсолютно самодостаточны. Нельзя сказать, чтобы Белецкий как-то страдал тогда от дефицита общения или одиночества. Ему вполне хватало семьи.
