бы уже стала одной больной семьёй.
— А дети у тебя есть? — спросила Дереза.
— Детей нет. Кто-то цветёт ради плодов. А кто-то — ради самих цветов.
— Доктор Фрейд с интересом смотрит на нас с небес! — ввернула Надя.
— А почему ты думаешь, что он — на небесах? — спросила Дереза. — По-твоему, он был такой хороший?
— Все на небесах! — уверенно ответила Надя. — Сначала нас пугают раем и адом, чтоб хорошо себя вели. Кто-то верит. А потом всех, не разбираясь, отправляют на небо. Думаешь, там кому-то охота разбираться? Да и какая разница — все померли уже, больше не нагрешат. Даже на небе.
— Но это же абсурд! — не удержалась Алиса.
— Не любите абсурд? — удивилась Надя.
— Как можно? Не любить абсурд — это значит не любить жизнь. Я люблю абсурд, — отвечала Алиса.
Надя встала, и на краешек скамейки присел Мишенька.
— Люди слишком много думают о смерти, — неожиданно заговорил он, — даже когда она далеко. И слишком мало — о старости. Даже если она уже близко. А ведь многим для того, чтобы встретить смерть, придётся пережить старость.
— Ну, придётся и придётся, — пожал плечами Лёва, — что теперь, уже и о смерти нельзя подумать?
— Надо думать о жизни. О будущем. Обеспечить себе безбедную старость. Надо копить деньги…
— На старость если что и стоит копить — так это воспоминания! — перебил его Лёва. — Ощущения дороже денег. То, что было, у тебя не отнимет никто. В будущем не останется ничего, кроме воспоминаний. А воспоминания — это твоё настоящее. То, что ты делаешь сейчас.
— А сейчас он всего боится, — подытожила Алиса.
— Нет, — вдруг сказал Мишенька, — я не боюсь.
— Ты же говорил — страх, страх, страх!
— Да, я так говорил. И страх был. Всю жизнь, сколько себя помню. Но сейчас что-то случилось. Как будто положил на полку газету, потянулся за ней — нет газеты. И полки нет. А там, где висела полка — сад с соловьями и лилиями… Глупо сказал, да?
— Сад, сад, — подойдя к ним поближе, повторила печальная нимфа. Впрочем, печальной она уже не казалась.
Тучи разошлись, словно кто-то одним движением отдёрнул занавес. Распахнулись окна в доме напротив, послышались голоса. Проехал автомобиль, оглушил рэп-композицией «А я буду идти, потому что это моя жизнь, и так суждено, и другого нет пути». Пришли настоящие местные старушки, уличили сестёр Гусевых в том, что те «не с этого дома» и отбили у них скамейку.
— Снято, — сказал Алексей и выключил камеру. — Всем спасибо. Запишите мне в блокнот свои какие-нибудь координаты. Когда будет всё готово… ну, или мало ли… я с вами свяжусь.
Он аккуратно убрал камеру. Потом подошел к Лёве и сказал:
— Тебе отдельное спасибо.
— За что спасибо-то?
— А вот за это! — и Алексей ударил его в живот.
Лёва молча стерпел удар. Потом сжал кулак. Будущий знаменитый режиссёр захотел свернуться в клубочек и укатиться отсюда куда-нибудь в Тридевятое царство, но страшный кулачище рубанул воздух в десятке сантиметров от его лица.
— Смотри, как надо руку держать, когда бьёшь, — миролюбиво пояснил Лёва. — А то вывихнешь сустав, камеру потом таскать не сможешь.
Съёмки закончились. Третья ступень — если она действительно была здесь — покинула поле боя. Люди, ещё минуту назад действовавшие, словно по заранее намеченному сценарию, рассыпались по детской площадке, как забытые под дождём игрушки.
Алексей огляделся по сторонам в поисках своих подружек Гусевых, которые подарили ему этот пленительный шанс. Старушек нигде не было — видно, прогнали их противные местные бабки. А как на него теперь смотрят! И шепчутся, словно обсуждают меж собой, какой глазик молодцу выклевать сначала — левый или правый?
Молодец отвернулся — и увидел нечто невесомое, нежное, фарфоровое и шелковое. Что-то такое, что не должно ногами ступать по земле, а должно ездить в карете или паланкине. Что-то нездешнее. Когда он смотрел на это чудо через окошко камеры — видел общую картину, весь фильм целиком, и не выделял деталей. Теперь же деталь сидела перед ним на скамейке и с детским любопытством наблюдала за вороной, которая вздумала потягаться силами с крупной добычей: обглоданной, но, видно, всё равно лакомой костью размером чуть более чем в половину самой вороны.
Алексей присел рядом. С чего начинать? Обычно он начинал очень издалека, так что до сути доходил через год после того, как начинал встречаться с девушкой, и тут-то выяснялось, что сама девушка ничего подобного не испытывает, и если бы ей сказали раньше, она бы и связываться с ним не стала. Поэтому теперь он начал с правды:
— Какая вы красивая!
Чудесное создание оторвалось от созерцания вороньих кульбитов и перевело взгляд на режиссёра.
— Да брось ты, — глухим, чуть хрипловатым голосом сказала она. — Я тебя на десять лет старше.
И поднялась с места. Звякнули серебряные браслеты.
— Красивая, красивая! А как двигаетесь! — с отчаянной храбростью воскликнул Алексей.
— Ну, хватит уже, — без раздражения отвечало чудесное создание.
Алексей вскочил на ноги и встал перед ней, глядя в глаза.
— Можно я посвящу вам… что-нибудь?
— Посвящали уже, — и глаза стали огромными и холодными, как две необитаемых вселенные.
— Вам не понравилось? — осторожно спросил Алексей. Если он не угадает нужный код — эта бомба взорвётся в его руках.
— А тебе бы понравилось? Зарабатываешь деньги, хозяйство на себе тянешь — а тебе за это раз в год картину посвящают. А потом выясняется, что её посвятили не только тебе. Но и той, которая приходила позировать. Пока ты работала.
— А хотите… Хотите я устроюсь на работу — и посвящу это вам?
— Не нужны мне такие жертвы.
— Это не жертва. Мне знакомый хорошую работу предложил.
— Тогда соглашайся. Работай на своей хорошей работе. Причём здесь я?
— Притом, что когда я увидел вас, то понял, что я хочу эту работу. Потому что хочу делиться всеми успехами и неудачами на ней — с вами.
Где-то в глубине двух холодных необитаемых вселенных вспыхнуло разом несколько новых солнц.
— Такого мне ещё никогда не посвящали.
Она хотела посоветоваться с грустью, которую всегда таскала за собой на плечах, но грусть словно обрела самостоятельность. Не исчезла — просто улетела, или ушла, или уползла, на время или навсегда.
— Для вида я должна подумать хотя бы пару дней. Но имей в виду, что это только для вида. Я согласна.
Бомба была обезврежена.
Наташа, Шурик и Денис всё это время не покидали свой наблюдательный пункт. Они, если говорить прямо, чувствовали себя полными идиотами: люди там, на площадке, переходят с места на место, человек с камерой это фиксирует, всё обыденно и просто. Вроде бы никто не падает на землю, обессиленный, обескровленный. И Лёва не подаёт условных знаков. А вдруг вся эта история с третьей ступенью — просто
