мальчику исполнилось два года, отец отправил его в Москву к дяде, хозяину каретной фабрики. В 12 лет (в 1858 г.) Фокин перебрался в Петербург, в мастерскую офицерских вещей Мельникова. В 1870 г. он купил эту мастерскую, а в 1881 г. и дом, в котором она находилась.
По словам биографа петербургских гласных, Фокин «уже тридцать лет снабжает русское воинство от поручика до генерал-лейтенанта включительно офицерскими вещами и аксессуарами» [132] . Его мастерская по изготовлению «офицерских вещей», с 1880-х годов располагавшаяся в собственном доме напротив цирка Чинизелли, считалась лучшей в городе. «Всего замечательнее были знаменитые фокинские фуражки, которые делались только на заказ и которые признавались в гвардейской кавалерии квинтэссенцией хорошего тона» [133] .
В Петербурге П. А. Фокин не забывал свою родину – Ярославщину. В 1881 г. на его средства в Александрино было открыто земское училище, а в 1888 – курсы садоводства и плодоводства с интернатом [134] .
Портные аристократических ателье составляли замкнутую касту и держались вместе. Их клубом был трактир «Зеленки» (Гороховая, 26/40 – нынешняя «Висла»), где обсуждались в основном профессиональные вопросы [135] .
Петербуржцы среднего достатка шили платье у «квартирников» – портных, не имевших специальных ателье. По подсчету С. И. Груздева, квартирников в Петербурге в 1900 г. было 11 236; на них работало примерно 23 тысячи подмастерьев [136] . Самими дешевыми из квартирников были «рыночники», мастерские которых располагались вдоль Садовой улицы. Здесь в основном и работали пошехонцы. Бывший агент фирмы «Зингер», производившей швейные машинки, даже утверждал, что эта компания «в Америке себе небоскреб выстроила на ярославско-пошехонские деньги» [137] .
Большинство портных начинали свою карьеру в Петербурге в детстве. Процент «мальчиков» в этом ремесленном цеху выше, чем в какой-либо другой профессионально-отходнической группе – 13,3 %. Подростков в обучение отдавали сами родители через родственников и односельчан-портных. Существовали и профессиональные «извозчики», получавшие по 10 рублей за каждого нового ученика с работодателя. За устройство посредникам полагалось угощение: «владелец дамской мастерской Ильин при поездках в деревню поил водкой крестьян и набирал мальчиков в ученье» [138] . Положение детей в портновском промысле считалось более тяжелым, чем в любом другом. Рабочий день в зависимости от времени года продолжался здесь от 10 до 15–17 часов.
Корреспондент профсоюзного органа писал об учениках: «Они валяются вместе с нами на верстаках, на грязных матрасах, а у других хозяев и на голых досках; посылают их в трактир утюги греть, в одной рубашке и в опорках зимой… Редкий мальчик, отживши 5 лет, не побывает по несколько раз в больнице» [139] .
Один из хозяев, по словам того же журнала, «на пищу для шести мальчиков выдавал только 48 копеек в день. Они ходили в живопырню (в плохую столовую – Л. Л.), а затем стали покупать хлеб и масло и кушать дома. Узнав об этом, хозяин избил их. Спали ученики где попало: ни подстилки, ни одеял не было, покрывались нешитой материей» [140] .
Мальчики часто втягивались в пьянство и карточную игру, их били хозяева и подмастерья. «Учение» продолжалось 4–5 лет, после чего подмастерья получали от мастера одежду, часы и 20–50 рублей, и впервые с начала ученичества отправлялись на побывку на родину.
Жизнь портного проходила в помещении мастерской, на портновском верстаке: сидя на нем по-турецки, он проводил свой рабочий день (15–16 часов, с тремя перерывами на чай и обед), на нем же и спал. Один из хозяев описывал типичную мастерскую так: «В длинной, гробообразной, нудно-тоскливой комнате нет мебели. На стенах сшитые и недошитые людские платья и около незатейливой, простой вешалки 2–3 обдерганных манекена… Спят на верстаках ученики, спят подмастерья» [141] . Единственной формой досуга работников было пьянство: «Хозяева привыкли видеть в нем просто неизбежное зло, с которым привыкли мириться, не считая его даже препятствием для поступления в мастерскую» [142] .
В портновской работе было два особенно оживленных периода – зимний сезон, приходившийся на конец осени, когда шили платье на зиму и перед Пасхой (к весне и лету). Поэтому подавляющее большинство портных жило в городе с конца августа по июнь. Детние месяцы считались тихим временем, когда хозяева охотно давали отпуск или даже совсем распускали рабочих. Впрочем, многие пошехонцы предпочитали не тратиться на дорогу и перебивались этот глухой сезон в городе.
Заработок подмастерья на хозяйских харчах и жилье в хозяйской мастерской в среднем составлял 16 рублей в месяц, у мастера (закройщика) при тех же условиях – 24 рубля. Сезонность работы делала заработок крайне неравномерным. В страдную пору портной расплачивался с долгами, посылал деньги домой. В это время рабочие руки ценились на вес золота, и между хозяевами шла борьба за мастеров и подмастерьев. Хозяева устраивали «засидки» – угощение работников за счет мастерской перед началом сезона. Принявший участие в засидках как бы давал моральное обязательство остаться работать в мастерской.
Характерным примером пошехонца-портного был известный большевик И. А. Войнов, убитый во время подавления июльского мятежа 1917 г. Даже будучи нелегалом, он продавал нитки по мелочным лавкам Петербурга [143] .
В отличие от сел, где преобладающим был торговый отход, портновские селения не отличались красотой и богатством: «Селения портных крайне непривлекательны. Редко увидишь избы, крытые тесом: преимущественно они покрываются соломой. Невзрачные на вид дома наводят тоску… можно встретить и курную черную избу».
В то же время по праздникам портные любили приодеться по-городскому. Парни носили «коротенькие сюртуки, пальто, белые манишки на ситцевых рубахах». Зимой были популярны шубы на разных мехах – от овчинного до лисьего и енотового. Молодые девушки щеголяли шляпками [144] .Костромичи и ярославцы – строители
Среди крестьян – петербургских строителей, как показала первая городская перепись, существовала географическая специализация. Костромичи первенствовали среди каменщиков, плотников, столяров, маляров и водопроводчиков, петербуржцы преобладали между обойщиками и полотерами, архангелогородцы – среди кровельщиков. За ярославцами оставались печные (59,3 % всех артельщиков, 47,2 % рабочих по найму, 43,8 % одиночек) и штукатурные работы (соответственно 59,3 %, 52 %, 42,2 %) [145] .
По сведениям Статистической экспедиции, в 1853 г. в Петербург отправилось 5753 строителя из Ярославской губернии (больше чем представителей любой другой профессиональной группы) [146] . По данным Петербургской торговой депутации, в 1866 г. ярославцам принадлежало 15 из 21 имевшейся в столице печной артели (13 из них – уроженцам одного Даниловского уезда) [147] .
В 1901 г. в Петербург из Ярославской губернии отправилось 11 776 строительных рабочих (63,8 % всех строителей-отходников губернии). В столице работали одновременно 3362 ярославских печника, 3621 штукатур, 110 плотников, 1722 каменщика, 960 маляров, 1029 обойщиков, 420 кровельщиков, 552 рабочих прочих строительных специальностей [148] . Ни одна другая профессиональная группа ярославских отходников не была так локализована, как строители.
Область строительного отхода охватывала несколько волостей востока Романово-Борисоглебского уезда, северо-востока Ярославского и юга Даниловского уездов [149] . Из 9 волостей в Петербург направлялось 85,8 % всех ярославских печников. Из 5 волостей с наиболее развитым штукатурным отходом – 75,4 % штукатуров, из одной – Диево-Городищенской волости Ярославского уезда – 65,1 % всех маляров.
Компактное пятно строительного отхода на востоке Ярославской губернии граничит с востока с Буйским, Солигаличским, Галичским, Чухломским и Кологривским уездами Костромской губернии, поставлявшими в Петербург большинство плотников, столяров и маляров. Строительный отход, занимавший в Ярославской губернии важное, хотя и не преобладающее положение, был главным занятием петербургских костромичей.
Статистические источники по отходникам-костромичам более скудные, чем по ярославцам. Земские переписи здесь не дают поволостной разбивки отходников по профессиям и направлению отхода. Тем не менее, труды местных и петербургских статистиков и краеведов и отчеты Костромского благотворительного общества в Петербурге позволяют воссоздать структуру этой мощной профессионально-земляческой группы, образующей единое целое со строителями из соседних уездов Ярославской губернии.
Еще в конце XVIII века в Солигаличском уезде 20 % крестьян были на посторонних заработках, в Кологриве и Галиче – 10 % [150] . Плотницкий и малярный отход в Петербург оставался основным источником дохода местных крестьян и в середине XIX века [151] . 36,8 % содержателей всех плотницких артелей столицы были костромскими крестьянами. Костромские крестьяне первенствовали среди маляров (57,5 % подрядчиков), столяров (21 % хозяев мастерских, 19,7 % рабочих), бочаров (76,2 % хозяев мастерских), гробовщиков (70,4 % всех хозяев), торговцев шапками и фуражками (44 % хозяев, 32,6 % приказчиков, 59,9 % одиночек) [152] .
В августе 1901 г. статс-секретарь А. Н. Куломзин, пожизненный член Костромского благотворительного общества, осуществил перепись костромских крестьян, пребывавших в Петербурге. К организации переписи была привлечена столичная полиция. Куломзина интересовали, прежде всего, жилищные условия костромских строителей-отходников.
В Петербурге летом 1901 г. находилось
