масонские корни. Все это непримиримый оппонент Вирта объясняет влиянием голландского либерализма 3. Помимо всего прочего, он обнаруживает в хронике подозрительно благожелательное отношение к славянам и недопустимо негативное изображение сородичей Туискона, т.е. немцев (последние грабят и убивают четырех фризов)74. Хюбнер укоряет Вирта в «недостатке мировоззренческого инстинкта»75.
Легко заметить, что позиция Хюбнера отнюдь не сводится к отстаиванию научной истины. Им движет и желание устранить соперника, и нескрываемая неприязнь к иностранцу. Но именно сочетание всех этих мотивов и объясняет, почему для немецкой научной элиты, включая и приверженцев национал- социализма, Вирт так и остался одиозной фигурой, а также, что еще более существенно, почему элите политической в конце концов пришлось это учесть.
Памфлет Хюбнера позволяет ответить и на другой вопрос: почему дискуссия о Вирте втихомолку продолжалась даже спустя годы после его отставки и что заставляло руководителей «Аненербе», да и самого рейхсфюрера СС столь явно стараться смягчить ее тон?
Трудно было бы заподозрить этих людей в излишнем мягкосердечии по отношению к изгнанному коллеге. Иное дело его наследие — им-то и была обусловлена «деликатность» проблемы, о которой говорил Вюст. Вирт поставил своих покровителей в трудное положение. Открыто назвать утрехтского фольклориста «псевдоученым», а его концепции — взятыми из воздуха означало отречься от лееуварден-ской находки и тем самым дискредитировать традицию радикального пангерманизма: никакой реальной (т.е. идеологически убедительной) альтернативы «Книге Ура Линды» ни Хюбнер, ни другие оппоненты Вирта, разумеется, предложить не могли. Угроза компрометации при этом нависала не только над самой традицией, но и над ее живыми носителями: недаром Хюбнер прямо называет Вальтера Вюста — преемника Вирта на посту научного руководителя «Аненербе» — его «секундантом»76.
По всей вероятности, избавившись от незадачливого дилетанта, его бывшие работодатели отнюдь не утратили интереса к «фризской библии». Они по-прежнему видели в ней важный источник «индогерманского мировоззрения», хотя и далеко не единственный77.
Победа союзников над нацистской Германией и последующая денацификация немецкого общества стали главным фактором, помешавшим элите Третьего рейха воплотить в жизнь индогерманистский религиозный эксперимент. Однако об основных его чертах можно судить вполне достоверно. Какими бы конкретными текстами и традициями ни вдохновлялись его участники, любая из его версий основывалась на трех основных представлениях: об общей «ариогерманской» прародине, о разрыве с ней, обусловившем современный кризис, и о враждебной, варварской «контрцивилизации», на которую (как и на испорченных ею нестойких выходцев из собственной среды) возлагалась ответственность за историческую катастрофу.
До синтеза всех этих версий создателям «нового мировоззрения» было еще далеко. Это не значит, однако, что мы ничего не можем сказать о том, как этот синтез должен был выглядеть. Воссоздать его контуры позволяют, в частности, сочинения Вальтера Вюста, после отставки Вирта занявшего пост куратора «Аненербе».
Тридцативосьмилетний уроженец Пфальца, ставший своего рода заместителем Гиммлера по научным вопросам, встретил «национальную революцию» хорошо известным филологом-индогерманистом; к тому времени он уже семь лет преподавал в Мюнхенском университете, причем его академическая карьера тесно переплеталась с политической. Начав с должности советника при Национал-социалистйче-ском союзе учителей, молодой профессор почти сразу же после установления нового режима был назначен деканом (Komissarischer Dekan) философского факультета. А в 1936 г. на торжествах, посвященных 100-летию со дня смерти короля Генриха Птицелова, Вюста представляют рейхсфюреру СС. Вскоре он начинает сотрудничать с «Аненербе», чтобы через два года возглавить все гуманитарные исследования в институте.
Для исследователя «нацистской религии» особый интерес представляют выступления Вюста, вошедшие в сборник «Индогерманское исповедание» (Indogermanisches Bekenntniss), опубликованный в 1943 г.78: индогерманский миф предстает здесь в виде строгих формулировок, легко переводимых на язык политики. Задача германистики (Germanenkunde), по мнению куратора «Аненербе», состоит в воссоздании не только истории индогерманской цивилизации, но также формирования и развития единой индогерманской империи. Начало этого процесса в Европе Вюст связывает с временами Карла Великого. Иное дело всемирная история: здесь первый император германцев — лишь наследник древней традиции, восходящей по меньшей мере к государству Ахеменидов. Эту мысль Вюст проецирует и на XX в.: захват Реза-шахом власти в Иране он рассматривает как возрождение древнего индогерманского великодержавия79.
Индогерманская экспансия принципиально отличается от всякой иной: она не похожа «ни на паразитическую эксплуатацию со стороны отдельного человека, как мы обнаруживаем это у евреев, ни на хаотические набеги кочевников»80. Такую исключительность куратор «Аненербе» объясняет системой ценностей, основанной на мировом законе (рита) и унаследованной германцами от своих восточных предков, предполагающей, во-первых, культ семьи, а во-вторых, сакрализацию государства.
Традиция обожествления государственной власти, характерная для индогерманцев, проходит через всю мировую историю: Ашока из династии Маурьев и Фридрих I Барбаросса, ФридрихИ Гогенштауфен и Карл V Габсбург в равной степени ее носители . Однако и враждебные ей силы укоренены в прошлом западного общества не менее глубоко. Антигосударственную тенденцию в истории Запада Вюст возводит к христианскому (т.е., по существу, иудейскому) принципу «Царство мое — не от мира сего». Наиболее полным его воплощением он считает католическую церковь, пик могущества которой пришелся на начало XIII в. Именно тогда устами Иннокентия III папство не только с небывалой откровенностью провозгласило тезис о государстве как о дьявольском изобретении, но и действительно чуть было не подчинило себе европейские монархии82. И Вюст делает вывод: выиграть войну со своими историческими противниками Германия сумеет, лишь вернувшись к своей индогерманской первооснове, о которой, как он проникновенно констатирует, тоскует немецкая душа83.
К чему же должна вернуться немецкая культура? Вновь оживающая вера, сдержанно замечает Вюст, должна найти свое выражение «не в мнимосвященном (scheinheilig) заимствовании потускневших богов, но в приближении к тому, что их создало»84. Иными словами, речь идет о религиозном почитании самой индогерманской традиции. Впрочем, характеризуя эту последнюю, Вюст ограничивается трюизмами: призывами «исходить из человека» (любопытно, что здесь куратор «Аненербе» ссылается на Фейербаха) и при этом «исследовать человеческую сущность во взаимосвязи с расовыми и пространственными (raumlich) факторами»85.
Основным методом исследования филолог Вюст считает интерпретацию слов и текстов. Каких же именно? В первую очередь ведийских, ведь именно в них зафиксирован первоначальный миф (Urmythos) индогерманской религии. Автор «Индогерманского исповедания» в духе времени ставит на первое место упанишады и, в частности «Чхан-догью-упанишаду» с ее учением о безграничности человеческой души (атман), совпадающей с душой универсума86.
Примечательно, что стиль Вюста становится особенно расплывчатым там, где речь заходит об «оживлении индогерманской веры». Это нетрудно объяснить: возвещать приход новой религии было не по чину не только куратору «Аненербе», но и рейхсфюреру СС. Принять подобного рода решение в Третьем рейхе мог лишь один человек. Так и не отважившийся это сделать.
Окончательное оформление индогерманизма как религиозной доктрины произошло уже после падения нацистской Германии. О превращении политического культа Гитлера в настоящий религиозный культ можно судить, в частности, по произведениям теоретиков интеллектуального неонацизма Максимиани Портас (Савитри Деви Му-керджи) и Мигеля Серрано87.
Было бы, однако, ошибкой полагать, что в послевоенные времена индогерманский миф стал достоянием одних лишь неонацистских сект. Представление о диаметрально противоположных судьбах двух цивилизаций, одна из которых поставила «чандалов» на место и сохранила органическое единство, а другая, оказавшись у них под пятой, заболела неизлечимым недугом, объединяет эти, чаще всего маргинальные, группы со многими ключевыми фигурами европейской культурной элиты.
«Наша естественная эволюция в Западной Европе, — сетовал, к примеру, Карл Густав Юнг в письме к Мигелю Серрано, — была нарушена из-за вторжения цивилизации, более высоко развитой, нежели наша собственная. Нас прервали в самом начале, когда наши верования были еще варварски политеистическими;
