поста, сдержанного поведения, своеобразной девичьей аскезы, а завершался обряд совместной трапезой, которая знаменовала собой возвращение девушек к нормальной жизни и символизировала благо, изобилие, исполнение желаний.
Андаль, конечно, видела такие обряды (не исключено, что и участвовала в них), слышала песни, которые исполнялись в это время, и неудивительно, что ей пришла в голову мысль использовать форму таких песен в своем творчестве. Однако главной ее целью как страстной вишнуитки было, конечно, воспевание Вишну и его воплощения— Кришны. Поэтому, создавая свои песни по типу обрядовых, быть может, даже частично воспроизводя их буквально, Андаль преобразовала их в вишнуитско-кришнаитский религиозно-панегирический цикл. Его название— «Священный идол» («Тируппавей»), и завершение каждой строфы возгласом: elorempavay! (букв. «Прими, наш идол!», т.е. «прими наш обряд, наши мольбы!»)— прямо указывают на первоначальный адресат песен ¦— представленную идолом богиню. Однако тот факт, что сама богиня в поэме не упоминается, а поэма носит отчетливо выраженный вишнуитско-кришнаитский характер, подчеркивает, по существу, реликтовый характер этой формулы.
Существенное отличие поэмы Андаль от «Бхагавата-пураны» состоит еще и в том, что она переносит действие из селения Гокуль, расположенного на берегу реки Ямуны, на юг, в свое родное селение Шривиллиппуттур, о чем сама же сообщает в последнем стихе поэмы. Таким образом, поэма содержит в себе два плана изображения— реальный, поскольку в ней описывается подлинный обряд, исполнявшийся девушками Шривиллиппуттура, и мифологический, поскольку этот обряд мыслится как происходящий в Гокуле, где живет Кришна, а его участницы — девушки пастушьего племени — гопи. Столь непринужденное совмещение планов точно отражает религиозный опыт, состояние души тех поклонников Вишну-Кришны, которые, эмоционально переживая свою близость к богу, внутренне перевоплощаются в близких ему мифологических персонажей и как бы соучаствуют во всех его деяниях. С этой точки зрения произведение Андаль представляет собой прекрасный образец поэзии, отражающий психологию человека, пребывающего в лоне религии бхакти, т.е. «причастности богу». В более общем плане можно говорить о том, что в тамильской религиозно-поэтической традиции наблюдается процесс активного вживания адепта-бхакта в миф и интенсивного эмоционального переживания этого мифа в его душе.
Андаль не была первой из тамильских поэтов, кто пропустил религиозный миф через свою душу, эмоционально освоил его. Более ранний пример этого мы находим в гимнах шиваитской поэтессы Карейк- каламмеияр (VI в.), воспевшей танец Шивы с позиции очевидца события. В комплексе же средневековой вишнуитской поэзии непосредственным предшественником Андаль в этом отношении был ее приемный отец Перияльвар, сумевший воссоздать жизнь пастушеского селения, в котором обитает Кришна, как бы увиденную изнутри, глазами его жителей. Но «Тируппавей» Андаль занимает все же особое место в вишнуитском комплексе. Ведь никто другой из альваров не использовал для воспевания Кришны форму песен, сопровождавших древние обряды плодородия (хотя у шиваитов есть такая поэма — tiruvempavai, «Наш священный идол», созданная современником Андаль Маникка-васахаром, который, судя по всему, взял поэму Андаль в качестве образца).
Достоинства поэмы состоят не только в оригинальности ее формы, но и в своеобразном эмоциональном и интонационном ее строе. Горячая любовь к богу предстает в ней чувством гибким, многообразно проявленным. Ею окрашены девичьи мольбы и экстатически приподнятые славословия, восхищение подвигами бога и гордость из-за близости к нему, готовность быть его слугами и спокойная уверенность в ответном чувстве. Кстати, девушкам-пастушкам, а стало быть, и самой Андаль совершенно чужды сомнения в себе и своей вере, душевные терзания или самоуничижение, которые свойственны многим другим поэтам-бхактам. Их любовь— чувство в общем ровное, полное, иногда наивное и трогательное, но всегда чистое, целомудренное. В поэме совсем нет той эротики, которая типична для древних ритуалов плодородия и которой, между прочим, насыщена североиндийская кришнаитская поэзия более позднего времени (например, Джаядевы или Видьяпати).
Небольшая поэма Андаль сама давно уже стала классикой тамильской литературы, причем классикой не музейной, а живой. И дело не только в том, что поэма широко известна и очень популярна среди тамилов. Она до сих пор активно используется в ритуальной жизни вишнуитов, постоянно исполняется в вишнуитских храмах, причем не только в Индии, но и за ее пределами, там, где живут исповедующие индуизм тамилы (например, в некоторых странах Юго-Восточной Азии). Что касается самой Андаль, то она возведена традицией в ранг святой, и ее скульптурные изображения можно увидеть во многих вишнуитских храмах. А в ее родном селении Шривиллиппуттур существует большой храм Вишну-Вадапатрасана (т.е. «Вишну, лежащего на баньяновом листе»), один из приделов которого посвящен Андаль.
Существует множество индийских переводов поэмы «Тируппавей» на английский язык, а также перевод на французский Жана Фильоза [Фильоза, 1972]— единственное пока научное издание поэмы. Текст и перевод даны в нем параллельно, снабжены подробным комментарием и словарем. Можно отметить перевод поэмы на польский язык [Герман, 1980]. На русском языке часть поэмы была представлена ранее, в моей статье, посвященной Андаль [Дубянский, 1991]. Настоящая публикация содержит ее полный русский перевод, осуществленный по изданию: Shri Antal aruliya tiruppavai. koyapputtur, 1970.
Я не ставил перед собой задачу поэтического воспроизведения текста, но стремился по возможности к точной передаче содержания оригинала и сохранению общей структуры каждой строфы (8 строк с рефреном в конце). Перевод снабжен самыми необходимыми комментариями, оставляющими в стороне теологическую или философскую трактовки поэмы, привычные для местной традиции.
I
В благое время полнолунья месяца маргажи1
Готовые в воде плескаться, драгоценности носящие, — идемте,
Пастушеского славного селенья девочки любимые!
Сын Нанды-пастуха2 острокопейного, чей [царский] труд нелегок,
Яшоды, обладательницы глаз прекрасных, львенок,
На тучу обликом похожий, красноглазый3, с лицом лучам луны подобным, Нараяна4 желанное нам явит. Под славословия людей Ты [к нуждам нашим] снизойдя,—
прими, наш идол, [все моленья наши]5!
II
О вы, живущие в просторном этом мире! И мы
Деяния, присущие обряду, совершаем, — не послушаете ль о них?
На змёя капюшоне спящего Превосходящего [все сущее]1 воспев,
Мы мяса не едим и молока не пьем. В начале дня в воде омывшись,
Глаза сурьмою не подводим, не украшаем волосы цветами,
Не делаем того, чего не подобает, и, даже походя, злых слов не произносим. И милостыню — все, что есть благого, раздавая,
Мы радуемся, о спасенье думая, —
прими, наш идол, [все моленья наши]!
III
И если, воспевая имя Высочайшего1, кто, вздыбясь, мир измерил,
Поведав [людям] про обряд наш, искупаемся,
Исчезнет зло, и всюду по стране три раза в месяц дождь пройдет,
Среди посевов тучных и высоких риса красного резвиться будут карпы,
В бутонах лилий-кувалей2 задремлют пчелы-блестки,
Наполнится земля неубывающим богатством [стад],
Коров, что щедро наполняют кринки, стоит пастухам,
Войдя в загон, не медля к вымени благому прикоснуться, —
прими, наш идол, [все моленья наши]!
IV
О ты, из океана, с влажными глазами! Войди в морскую глубь
и, начерпав воды,
В руках ни капли не скрывая, вздымайся с шумом ввысь,
