Он подтянул ноги и растянулся рядом с Чедом на кровати, привлекая его к себе рукой.
– Ты не снял ботинки, – напомнил Чед.
– Точно. Сейчас сниму, – он скинул ботинки на пол и опять обнял Чеда, хотя тот явно противился этому. – Знаешь, все это, конечно, совсем не просто, но я попытаюсь, чтобы ты все-таки понял. Некоторые люди любят жить одни, им не нравится жить с другими людьми. Вот и твоя мама тоже. Это не значит, что она…
– Она живет с Квентином.
– Да, но мне кажется, что они нечасто бывают вместе. Мы едва видели его, правда? Когда в последний раз были в Нью-Йорке. Я думаю, они поженились, потому что они нравятся друг другу, но еще больше им нравится заниматься своими делами, – так они и живут, как мне кажется. Это не значит, что твоя мама не любит тебя, Чед. Просто ей очень важно жить так, как ей кажется удобным, делать свое дело, работать, чтобы все было по ее. И мало кому, кроме нее самой, остается место в ее комнате.
Наступило молчание. Чед уткнулся лицом Нику под мышку.
– Она меня не любит.
Ник приподнял голову, слушая.
– Она меня не любит!
Слезы выступили у него из глаз и заструились по щекам. Чед пытался сдержать рыдания, но не сумел и, плача, привалился к Нику, сжимая кулачками его рубашку и тяжело давя телом ему на грудь.
– Она меня не любит!
«Да будь ты проклята!» – молча послал Сибилле Ник, закрывая глаза, чтобы отступили невольные слезы, и прижимая к себе крепче Чеда.
– Послушай, – твердо произнес он. – Ты слышишь меня? Она любит тебя, но по-своему. Она не может так показать этого, как я, но она много думает о тебе. Ты же сам знаешь, сколько ты получаешь от нее подарков, что же ты думаешь – их покупает для тебя мэр Нью-Йорка?
Чед как-то странно хрюкнул сквозь рыдания.
– И потом она звонит, и мы ей звоним, очень часто, и она приедет повидать нас через месяц… или нет, знаешь что? Почему бы нам не удивить ее и не отправиться в Вашингтон?
Чед вскочил с расширившимися глазами, с блестящими от слез щеками.
– А разве можно? – потом он покачал головой. – Да нет, она не захочет.
– Ну вот еще, разумеется, захочет! Она очень занята и даже не догадывается ни о чем, но мы позвоним ей завтра утром и скажем о своем приезде. Вы вдвоем сможете вместе пообедать, может, даже сходить в зоопарк, – ты же не был в Вашингтонском зоопарке? – и вы прекрасно проведете время. Это будет словно продолжением дня рождения… Послушай меня, Чед.
Чед осторожно взмахнул ресницами:
– Что?
– Твоя мама не похожа на других мам, как бы нам ни хотелось другого. Мы ли переедем в Вашингтон, или она переберется сюда – она все равно не изменится. Иногда ей хочется пожить по-другому, но, как мне кажется, она это просто не умеет, и мы не можем попросить ее и ждать, что она станет другой. Нужно принимать ее такой, какая она есть, и любить ее, если…
– Но ты не любишь ее!
– Это не совсем так, но ведь ты – это другое дело. Люби ее, как тебе вздумается, безо всякого смущения и без дурацких мыслей, что здесь что-то не так. И скажи своим приятелям в «школе», что мы живем по- своему, и что для нас это и есть самый правильный образ жизни. И можешь сказать им, что у тебя очень большая семья – это и твои мама с папой, и Елена с Мануэлем, и Тэд, и еще куча людей, которые заботятся о тебе и думают, что ты лучше всех, даже если они и не живут с тобой в одном доме. Я знаю, это тяжело, конечно, что у тебя только отец…
Чед обвил его шею руками и прижался лицом к его щеке.
– Я люблю тебя, это не тяжело, я тебя люблю…
Ник не мог дотянуться до кармана, чтобы достать носовой платок, и вытер лицо Чеда краем простыни.
– И я люблю тебя, дружок, – нежно произнес он, и голос его предательски дрогнул. Он поцеловал Чеда и обнял его крепко-крепко, так что малыш утонул в его объятиях, как в коконе, словно Ник мог уберечь сына от любых опасностей.
– Дорогой мой Чед! Мой дорогой сынишка, мой дружок, мой приятель, чемпион по поеданию именинных пирогов, с рукой, которая выделывает то, о чем ее хозяин и не догадывается…
И опять Чед смешно хрюкнул. Теперь они сидели тихо, и Ник чувствовал, что он сжимает в руках всю свою жизнь, ее смысл и цель, ее радость и красоту. И он понял, что любит сына с той страстью, какую, как он раньше думал, могла вызвать только женщина. Ошеломленный собственным открытием, он был убежден, что Чед – это все, что ему нужно. Эта новая, решающая страсть казалась ему достаточной, чтобы не искать чего-то еще, и он готов был сделать все, что в его силах, чтобы Чед забыл о той боли, которую ему уже причинили, чтобы вновь вернулся тот восторг, который сиял у него на лице во время представления фокусника, и чтобы он уже не покидал Чеда. Если бы Ник мог, он бы сделал так, чтобы его сын не знал страданий, чтобы он всегда знал, какой он любимый, желанный и нужный. И уж Ник бы сумел сделать так, чтобы Чед вырос человеком, способным на любовь, на дружбу, на сострадание.
– Папочка, – сказал Чед, и глаза его внезапно расширились. – А вдруг ты когда-нибудь женишься на тете, которой я не понравлюсь?
У Ника кольнуло сердце. Поистине, детство не знает конца страхам!
– Ни за что, – безапелляционно возразил он. – Я никогда не женюсь на той, с кем вы не станете друзьями.
– А теперь мы можем почитать одну из моих новых книжек?
Ник засмеялся.
– Только самую маленькую главу, а то уже слишком поздно. Хочешь, выбери книжку сам!
Чед вытащил книжку из-под подушки и снова облокотился Нику на грудь, уютно устроившись, как щенок, прячущийся в густой траве. Он держал книжку за один конец, а его отец – за другой. Чед сосредоточенно рассматривал картинки и слушал звук отцовского голоса, то поднимающегося, то падавшего, когда тот читал описания или изображал в лицах разговоры героев, и через некоторое время голос отца стал похож на рокот моря, ровный и плавный, а отец уплывал по этому морю все дальше и дальше и вскоре совсем исчез; Чед уснул.
Сообщение пришло, когда Сибиллы не было, его приняла секретарша, и уже вечером, просматривая полученную корреспонденцию, Сибилла узнала, что Ник с Чедом приезжают в Вашингтон.
– Нет, – невольно произнесла она вслух. Он что, нарочно делает это всегда, когда она так страшно занята? Ей нужно овладеть кабельной связью. Ей нужно было обдумать, как лучше превратить в одну две купленные ими смежные квартиры. У нее была бездна дел: она собиралась покупать билеты на симфонический бал, на бал в опере, на балы ХОУП и Коркорана; это позволит ей увидеться с нужными людьми. Она внесла взнос в сто тысяч долларов в Комитет пожертвований Центра Кеннеди и десятитысячный – в трастовый сенаторский комитет. Это тоже должны были заметить нужные люди. Она овладевала необходимыми знаниями – где следует обедать, где пить чай, а где совершать покупки. Теперь ей нужно было найти кого-то, кто введет ее в клуб «Ф Стрит». Ей слишком много нужно было сделать, не было у нее времени на гостей!
Я им позвоню, – решила она, – и пусть Ник изменит свои планы.
И тут она увидела записку секретарши: «Звонила Валери Шорхэм с Гаваев». «Что за черт, – подумала Сибилла, – они звонят один за другим, будто сговорились!»
– Какая у нас разница во времени с Гаваями? – спросила она Эндербая.
– Шесть часов, – не отрываясь от газеты, ответил он. – А к чему относилось твое «нет»?
– Нику захотелось привезти в Вашингтон Чеда, – она взглянула на часы. – Шесть часов. Значит, там сейчас полдень.
Она сняла трубку и набрала номер. Когда послышался голос Валери, было такое ощущение, как будто она здесь, в городе.
