— Я предлагаю всем курсом сходить на «Пармскую обитель», — сказала хроменькая студентка из первого ряда.
Вечером Лариса Чубукова спросила:
— Ну как?
— Я выступила… все как надо, — сказала Чечеткина.
— Ну и что?
— Ее, в общем, осудили.
Чечеткина умолчала, что на собрании она даже не назвала фамилию Вали. Она порозовела, перевела дух и сказала:
— Валя тихая…
— Таких и надо держать тихими. И ведь посмотри: не сняла свои картинки!
— Наверное, до нее очень медленно доходит, — робко предположила Чечеткина. И опять покраснела.
Однажды они были в комнате только двое — Лариса заплетала свою красивую косу. Такая минута. На столе тикал огромный будильник. Отбросив косу за спину, Лариса решительно шагнула к Вале.
— Ты… ты, — у Ларисы неожиданно для нее самой заклокотало в горле, — ты выставлять себя стала, истории всякие рассказывать… «Ах, девочки, Валя Чекина так замечательно рассказывает! Истории прямо как сочиняет!..»
— Какие истории? — спросила Валя.
— Про то, как преподаватель пытался проскочить в кино без билета!
— А-а… Но я своими глазами видела.
— А как ветер уносит листья, да еще красивые листья, осенние, — тоже сама видела?
— Тоже видела.
— Видела, ну и держи при себе — видела!.. А зачем ты все это нам рассказываешь? Ах, девочки, я люблю, чтоб все было красиво, да?.. Зачем это ты миленькой щебетуньей себя выставляешь?
— Тебе жалко?
Лариса Чубукова надвинулась на Валю:
— Запомни, ласточка. В этой комнате один человек, которого все любят. Здесь только одного любят.
— Тебя?
— Да, меня. А ты не знала?
Валя не ответила. Лишь улыбнулась.
— И не строй из себя щебетунью, иначе мы тебя выживем из нашей комнаты. Заставим поменяться — понятно?
Вошли Чечеткина и Цаплина. В руках у них были аккуратные стопки белья — они гладили на общей кухне.
— Ур-ра! А нам удалось погладить без очереди! — И Чечеткина весело закрутилась на месте.
— Что это вы обе такие красные? — спросила Цаплина, внимательно вглядываясь.
Лариса Чубукова как бы нехотя бросила:
— Закон преломления света… Солнце в окна бьет, разве не видишь…
В тот же вечер, когда все четверо сидели в комнате, мучаясь над задачами, и выдалась минутка, — Валя опять рассказывала:
— …Иду я и вижу: в каком-то дворике задумчиво старичок бродит. Ну, старичок как старичок. Беленький. Вдруг оглянулся он по сторонам: никого нет — и как бросится к мячу… А мячик лежал на земле, мальчишки, видно, забыли. Старичок как врежет мяч меж кустов, как врежет еще… Бежит, ногами кренделя выделывает и кричит шепотом: «Пас!.. Пас!..» Я не удержалась и — в хохот… — Валя и сейчас засмеялась.
— Ну? — сказали девушки, улыбаясь. — Ну и что дальше?
— Ну и все. Я подошла, говорю: «Скучно, дедушка?» Разговорились. А сначала ворчал: «Не люблю девушек-студенток…» Я говорю: «Почему?..» — «Студентки, — говорит, — никогда матерям не пишут…» Вот чудак, да?
Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг другу.
— Ты тоже к ним? — спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату.
— Да.
— К ним Полупроводники собираются прийти. Забито.
То есть студенты с отделения полупроводников.
— Точно? — спросил я.
— Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. — И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: — Но их самих пока нет…
Мы были очень молоды. И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил:
— А между прочим, ты к кому?
— Ну, например, к Чекиной Вале.
— Это удачно. Не поссоримся. А я — к Цаплиной.
Мы засияли — получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер.
— А ты Вале Чекиной, кажется, земляк?
— Точно, — сказал я. — Это что, так важно?
— Еще бы!
Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал:
— Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость!
Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли:
— Зачем же давать авансы и вашим и нашим?
Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза.
Наконец Валя Чекина сказала мне:
— Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи — мы же земляки.
— Ты и Цаплина! — выпалил я.
— Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится.
— Ты и Цаплина, — упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы.
И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди «нравящихся» Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи.
Цаплина решила высказаться:
— Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее.
Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась:
— Они приятнее. Они основной состав, а вы…
— А мы?
— А вы — дубль, — спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком.
Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила — рассмеялась:
— Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет.
— Во всяком случае, его не прогоняют с поля, — сказал я с обидой.
