— Это действительно показатель.
— А не смейся… Недавно к Вале чуть ли не весь этаж пришел на день рождения. А мать прислала ей мешок пирожков — мать на хлебозаводе работает…
— Я ее земляк. Я знаю…
Цаплина рассказывала про день рождения, про пирожки, про столпотворение на этаже. И я не очень ясно представлял это. Зато очень ясно я слышал Валин голос: «Посмотрите, как они красиво сделаны! Как они выпечены!.. А какой узор по краешку! Берите больше, они же такие вкусные!..» Это вот: «Берите! Берите!» — было для Вали характерным. Всегда была доброй. Это точно.
Цаплина спросила:
— Ты что, не зайдешь к Вале?
— Как-нибудь в другое время. Отвык я от всех вас. — И, чтобы сказать еще хоть что-то, я добавил: — Смотри-ка, что с Ларисой Чубуковой… Она ведь кровь с молоком! Здоровенькая, крепкая!.. Я думал, нервы — это только у тоненьких.
— Ты пошел?
— Ага. Привет всем. Всей сто двадцатой.
Было уже лето, четвертый курс кончился. Все разъезжались на каникулы. В сто двадцатой комнате остались двое: Валя и Лариса Чубукова. Их жизненные нитки соприкасались в последний раз.
Валя штопала крохотную дырку на кофточке.
Лариса собирала чемодан.
— Я, Валя, заявление подала.
— Какое? — спросила Валя. Она не поднимала головы от штопки.
— Я на будущий год не буду жить в сто двадцатой. Хочется в какую-нибудь другую комнату.
— Это из-за меня?
Лариса Чубукова не ответила. Минуту спустя сказала:
— Мне ведь и врач… тоже советовал сменить комнату, приятелей…
— Лариса…
— Что?
— Лариса, мне очень жаль, что так получилось… Что ты меня не любишь.
Лариса усмехнулась:
— Я, в общем-то, уже равнодушна. И нельзя сказать, что я тебя не люблю… Но переехать мне все- таки лучше.
— Лариса, да ведь меня-то не будет здесь.
— Почему?.. Ах да: молодые супруги. Как это я не сообразила.
— Павлик ходил в деканат, разговаривал там и добился.
— Молодец! Он у тебя молодец.
— С самого начала пятого курса у нас будет отдельная комната.
Лариса Чубукова на секунду задумалась, но тут же сказала:
— Нет, я все равно отсюда уйду.
— Почему?
— Так лучше..
Помолчали. Валя продолжала штопать, ровными кругами ходила ее рука с иглой. И с ниткой. Лариса собрала чемодан и подошла к окну.
— Так вот что, Валя, уж лучше вы здесь живите… Это идея! Я поговорю с девочками… Все равно, даже уборщицы знают, что сто двадцатая — это твоя комната. Вот пусть твоей и остается.
— Спасибо. Я действительно здесь привыкла.
— Не за что.
Лариса Чубукова прошлась по комнате туда и обратно. Она вглядывалась в стены, которые стали ей родными.
— И все останется здесь по-прежнему. Картинки висеть будут…
— Какие? — спросила Валя.
— Да вот эти. Репродукции.
— Конечно, пусть висят. Они не мешают, а пыль выводить я научилась…
Лариса улыбнулась и сказала:
— Но это те же самые картинки.
— Какие те самые?
— Ты что, не помнишь?
— Нет.
Лариса опять улыбнулась:
— Ну и хорошо. Не помнишь — и не надо.
Прошло около года, однажды вечером Валя пришла в слезах и кинулась к мужу. Прямо с порога — и уткнулась ему в грудь, дрожа всем телом.
— Что? — спросил Гребенников. — Что, Валя?
Она молчала.
— Ну что? Что?
— Я… понимаешь, я… я чуть…
И сквозь слезы она сказала, что чуть не попала под машину. Гребенников побледнел:
— Как же…
Она закрыла ему рот пальцем:
— Тс-с. Не надо даже говорить об этом. Ой, как было страшно, Павлик!
— Ну успокойся, успокойся… В другой раз гляди внимательнее. — И Гребенников (он хотел, чтоб она улыбнулась) заговорил шутливо: — Вот подожди, закончим институт. Нас зашлют в такую глушь, что даже захочешь попасть под машину и все равно не сумеешь. Ни единой машины.
И Валя улыбнулась:
— Павличек!.. Ты говоришь глупости. А на чем же там люди ездят?
Глава 3
Распределение было заметной вехой в нашей жизни. Тут уж жизненная нитка порезвилась. Иногда она выкидывала такие прыжки и кульбиты, что можно было ахнуть. Тиховарову, который не верил в «жизненную нитку», а верил в причины и следствия, я всегда любил напомнить один случай.
Было у нас отделение механиков. В дипломе так и писалось «механик», хотя выпускался плохой ли, хороший ли, но молодой ученый и к механикам в смысле техники не имевший никакого отношения. А дальше так. Был у нас один парень, этот парень вдруг захотел ехать в колхоз, то есть распределиться туда и работать. Захотел, значит, захотел. Институтская многотиражка тут же об этом оповестила. И большое фото. Так, мол, и так. А тут вмешался «Московский комсомолец» — их-то и обмануло словцо «механик». Они написали в какой-то район, может, даже созвонились — бог их знает, — но факт, что нашему парню пришел вызов. А именно — быть председателем колхоза. Это было очень смешно. Колхоз был отстающий. А парень был мямля и недотепа.
И вот пришлось парню поехать туда и там работать, хотя, конечно, не председателем. А штука в том, что заявление о желании распределиться в колхоз написал за него один наш шутник и отнес в многотиражку. А сам парень, мягко говоря, этого не желал. Он даже не знал, что такое может прийти в голову. Но и отступать некрасиво, куда же денешься? Да и вызов пришел. Он еще и рта не успел открыть, а его уже фотографировали.
Оно вроде бы анекдот. А на самом деле не анекдот, а жизненная нитка. Я ж этого человека знаю. Он
