закрывающими уши.
— Отец Пувуар, — представил Джон Берк. — Вот кто нам нужен. Отец Харрис некоторыми вопросами поставил меня в тупик.
Берк поднялся из-за стола и улыбнулся Харрису.
— Отец Пувуар работает в архивах. Передаю вас в его надежные руки.
— Благодарю, отец Берк. Большое вам спасибо. — Харрис даже приветственно поднял бокал с вином.
Отец Пувуар подсел и посмотрел на Харриса бледными, безжизненными глазами.
— Вы поступили крайне неблагоразумно, придя сюда.
II
Священник в семье!
Реми родился седьмым из тринадцати детей в семье, влачившей жалкое существование на маленькой ферме между Монреалем и Квебеком. Он рос тихим ребенком, раздражительно тихим: мальчик словно наблюдал со стороны за семьей, членом которой являлся. Подобно многим детям, маленький Реми представлял себе, будто его мама с папой на самом деле вовсе не его мама с папой, а братья и сестры — не братья и сестры. Он воображал себя подкидышем, которого взяли домой и воспитали, словно подобранную на улице собаку. Постоянное молчание Реми злило отца, и тот регулярно лупил сына, но, с другой стороны, он лупил всех своих отпрысков, а мать тем временем всхлипывала и молила о том, чтобы наказание поскорее закончилось. Возможно, имея в виду себя.
В школе Реми так и не вылез из своей раковины. Именно там, с удивлением узнав, что сверстники находят уроки трудными, он обнаружил, что ему знания даются легко. Но лучше было об этом молчать, и Реми молчал, изо всех сил стараясь занизить свои успехи до уровня одноклассников. Лишь аббат Гарнье догадался, что Реми не похож на остальных. Началось с того, что мальчик за какой-нибудь час выучил все латинские фразы, которые должен знать прислужник в алтаре, и бойко затараторил, словно на родном языке. Отец Гарнье навел справки в школе. Реми Пувуар? Успеваемость средняя, может быть, даже ниже средней. Священник отвел Реми к себе в кабинет и угостил кофе.
— Ты хочешь изучить латынь?
Реми насторожился. Доброта и ласка были для него внове. Подумав, он все же кивнул.
И началось. Реми и священник словно заключили сговор. Пувуарам незачем было знать, что в их семье вырос по крайней мере один одаренный ребенок. Реми изучил латынь и греческий, и отец Гарнье с трудом скрывал радость, когда мальчик по прошествии года читал в подлиннике «Илиаду». Теперь он иногда заводил с воспитанником разговоры о духовном сане.
Отец Гарнье делал упор на знание, на пути, которые откроются перед Реми. Где еще мальчик из бедняков получит такое образование? Только в семинарии. Визит представителя церкви сразил Пувуаров наповал.
— Реми?
— Господь призывает его в священнослужители, — торжественно промолвил аббат Гарнье.
Священник в семье! Внезапно все годы нужды и лишений показались ненапрасными.
Реми поступил в младшую семинарию в Квебеке, а затем и в старшую. Как и в школе, он заметил, что другие испытывают трудности, которые были ему неведомы. Разумеется, Реми не говорил об этом вслух, но теперь уже не старался подражать окружающим. Без особых усилий он постиг философию, а затем богословие, шаг за шагом приближаясь к духовному сану. Впервые увидев сына в сутане и с тонзурой, выбритой на макушке, родители стали относиться к Реми с благоговением. Он нисколько не удивился бы, если бы они попросили у него благословения. Через несколько лет, в двадцать три года, Реми был рукоположен в священники — для него ввиду возраста было получено особое разрешение. Духовный сан явился не конечной целью, а смыслом существования. Ему нравилось учиться. Его отправили в Католический институт в Париж. Затем Реми поступил в Национальную школу хартий.[93] Он часами просиживал в Национальной библиотеке. Именно там Реми познакомился с Фернаном.
Благодаря Фернану он выучил арабский, показавшийся ему проще, чем древнееврейский. Несколько лет подряд Реми ходил по улицам Города света, из общежития на занятия или в библиотеку, ничего не замечая вокруг. Фернан дал ему некоторое представление о столице, но Реми казалось непростительной тратой времени часами просиживать в кафе, беседуя ни о чем и наблюдая за прохожими. Сам он говорил мало, но слушал много. Сначала франко-канадское произношение вызывало вопросы, но уже через неделю Реми говорил правильно, как парижанин. Во время учебы он будто надевал маску, превращаясь в совершенно другого человека, и со временем настоящий Реми Пувуар потерялся среди ролей, которые выучился играть. Фернан отвел его в масонскую ложу. Вот в чем заключалась его задача: в разрушении христианского мира, в изгнании суеверий, чтобы потом вести немногих избранных к совершенству, к поклонению Великому архитектору. До сих пор знакомство Реми с масонством ограничивалось «Войной и миром» и де Местром.[94] Он согласился на посвящение с той же целью, с какой согласился поступить в семинарию: чтобы учиться. Когда Фернан возвратился в Каир, Реми очень переживал разлуку.
В общежитии, где жил Реми, поселился Ладислав, священник из Польши, который приехал поступать в Национальную школу хартий. Он обратился за советом к Реми, и тот с наслаждением сыграл роль наставника, хотя на самом деле был лишь на несколько лет старше Ладислава. В те времена поляков редко отпускали учиться за границей. Ладислав относился к коммунистическому режиму без враждебности. И неудивительно. Новичок рассказывал, о том, как партия отправляет молодежь учиться на священнослужителей, чтобы в будущем контролировать церковь, и у Реми возникало ощущение, что Ладислав говорил о себе самом. Молодые люди чувствовали, что находятся по разные стороны баррикад. Получив диплом и попав в Ватиканский архив, Реми по-прежнему поддерживал связь с Ладиславом — впрочем, скорее наоборот. После избрания Иоанна Павла II Ладислав приехал в Рим, надеясь теперь, когда его соотечественник занял престол Святого Петра, получить должность в Ватикане. Увы, Кароль Войтыла знал о связях просителя с польскими спецслужбами; для Ладислава архивы были закрыты.
— И что ты будешь делать?
Ладислав задумался. Польша изменилась; теперь ему не хотелось туда возвращаться. Но куда устроиться безработному палеографу? Ладислав устроился в Гёте-институт в Риме. Они с Пувуаром ужинали вместе по крайней мере раз в неделю.
III
И они вылетели в Фатиму
Перед тем как отправиться с Зельдой в Фатиму, Габриэль Фауст устроил то, ради чего и был назначен директором фонда «Приют грешников».
Инагаки повторил название.
— Похоже на тюрьму.
— Ни в коей степени, дорогой мой друг. Больше того, как раз наоборот. Мы забудем заботы, которые до сих пор обременяли нашу жизнь.
Молчание в трубке. Фауст постоянно наказывал себе сдерживаться, однако недавние перемены в финансовом положении разбудили в нем давно спавший восторг, заставив забыть об осторожности — о том, к чему сам призывал Инагаки.
— Вот что тебе предстоит сделать, — сказал Фауст.
На столе перед ним лежал список, составленный Бренданом Кроу. На втором пункте Инагаки его прервал.
