лишь проглядеть этот перечень, чтобы точно понять, какое положение занимает этот человек в обществе, насколько богата или бедна его родословная.
В 1541 г. Франсиско Писарро обрел наконец тот статус и общественный вес, о котором он всегда мечтал: он стал рыцарем ордена Сантьяго, губернатором, командующим войсками и маркизом королевства Новая Кастилия, принадлежавшего Его Величеству. Став губернатором, — а этот пост был эквивалентен посту вице-короля, — Писарро обрел завидное положение человека, лично назначенного королем представлять испанскую власть в Перу и управлять миллионами новых вассалов, которых король заполучил посредством продемонстрированной Писарро военной доблести и военной мощи. Если бы кто-то из врагов Писарро решил задать вопрос о его плебейском происхождении, то Писарро на это легко смог бы ответить теми же словами, которыми примерно два столетия спустя незаконнорожденный Вольтер ответит на вопрос одного высокомерного французского аристократа: «Я только начинаю свой род, а вы свой род уже заканчиваете».
Но, несмотря на все титулы, непомерное богатство и власть, юношеские крестьянские годы оставили свой неизгладимый отпечаток на вкусах испытанного конкистадора. Хотя многие богатые энкомендеро, которым Писарро предоставил в услужение туземцев, поспешили избавиться от своих доспехов и поменяли их на шелковые чулки, шляпы с плюмажем и другие роскошные импортные европейские одежды, копируя поведение знати в Испании, Писарро предпочитал носить простую одежду без оборок. Летописец Агустин де Сарате писал:
«Маркиз… [обычно] носил черный кафтан с завышенной талией, внизу доходивший ему до щиколоток, белые ботинки из оленьей кожи, белую шляпу и меч со старомодным эфесом. Когда в праздничные дни слуги убеждали его надеть соболиную мантию, которую маркиз дель Валье [Эрнан Кортес] прислал ему из Новой Испании [Мексики], то он обыкновенно снимал ее после мессы и… [возвращался к своей обычной одежде]. Писарро имел обыкновение носить полотенце, обвязанное вокруг шеи, чтобы вытирать им поте лица, поскольку… [когда в стране сохранялось мирное положение] он проводил б
Писарро предпочитал простоту не только в отношении одежды; в эпоху, когда соответствующим образом воспитанная испанская аристократия увлекалась выездкой и разными видами охоты — эквивалент того времени для современных тенниса, гольфа и яхтинга, — Писарро предпочитал спорт и азартные игры рабочего класса. Сарате писал:
«Оба капитана [Писарро и Альмагро] обладали очень высокой физической выносливостью, в течение длительного времени они могли не обращать внимания на чувство голода. Маркиз демонстрировал свои редкие физические качества во время игр, в ходе которых очень немногие молодые люди могли сравниться с ним по уровню. Он был гораздо более склонен к разного рода играм, чем аделантадо[45] [Альмагро]. Иногда он мог весь день играть в шары, не обращая никакого внимания на то, с кем он играет, — это мог быть даже простой моряк или рабочий мельницы. Писарро также никому не позволил бы в виде услуги поднести ему мяч или вообще пытаться проявлять какой бы то ни было пиетет, который по идее должен был быть выказан высокопоставленной персоне.
В редких случаях какое-либо дело могло заставить его бросить игру, особенно если он проигрывал. Исключением могли быть только какие-то новые беспорядки в среде индейцев, — в подобных случаях он был очень скор, надевал на себя доспехи, хватал пику и щит и мчался через весь город к месту беспорядков, не дожидаясь людей из своего отряда, — им потом требовалось мчаться во весь опор, чтобы нагнать его».
Неудивительно, что человек, в детстве росший в беднейшей части города, предпочитал плебейскую компанию аристократической, проводя значительную часть времени среди моряков, мельников, погонщиков мулов, ремесленников и представителей других профессий, зарабатывавших ручным трудом. Писарро мог часами играть с ними в карты и другие азартные игры, хотя из-за своей природной скаредности «он забирал то, что выигрывал, и оставлял невыплаченным то, что проигрывал».
Порой занятые поисками губернатора современники Писарро находили состоятельного маркиза в поле в окрестностях Лимы — совместное местным туземным населением он занимался жатвой импортированной из Европы пшеницы: «Он делал то, что ему нравилось, то, что было его естественным ремеслом». В Испании ни один респектабельный аристократ не позволил бы себе подобного рода деятельность. Когда на берегу реки Римак вблизи Лимы начали возводить две мельницы, нотариусу приходилось доставлять на стройку важные бумаги: «Он [Писарро] проводил на месте их строительства все свободное время, постоянно подгоняя и понукая строивших их рабочих». Подобным же образом, когда подошло время к отлитию первого бронзового колокола для собора Лимы, который Писарро посвятил Непорочному Зачатию Пресвятой Девы Марии, губернатора опять же можно было застать не почивающим в своей резиденции, а в кузнице — собственноручно занятым кузнечными мехами.
В то время как Писарро всецело посвятил себя управлению туземной империей — воплощенной целью всей своей жизни, его тридцативосьмилетний брат Эрнан прибыл в Испанию, с тем чтобы оправдаться перед королем за казнь губернатора Диего де Альмагро. Но один из подчиненных Альмагро офицеров, Диего де Альварадо, прибыл еще до него и немедленно выдвинул обвинения против Эрнана по поводу убийства Альмагро. Но Эрнан рассчитывал использовать к своей вящей выгоде доставку сокровищ из Перу. Однако, к своему немалому удивлению, не получив даже аудиенции у короля, он был арестован и брошен в тюрьму. Вскоре и другие сподвижники Альмагро вернулись в Испанию и также стали свидетельствовать против Эрнана, среди них был и такой влиятельный и именитый деятель, как дон Алонсо Энрикес де Гусман. Хотя последний сражался плечом к плечу с Эрнаном во время продолжавшейся почти год осады Куско, совместный боевой опыт не сблизил этих людей. В письме, направленном в Королевский Совет, Энрикес де Гусман без всяких обиняков дал характеристику этому высокомерному человеку, к которому начал испытывать уже настоящую ненависть.
«Достопочтенные сеньоры!
Я, дон Алонсо Энрикес де Гусман, рыцарь ордена Сантьяго… гражданин города Севильи, был назначен исполнителем воли дона Диего де Альмагро… И в силу этих своих обязанностей… я обвиняю Эрнана Писарро в совершении преступных деяний…
Аделантадо дон Диего де Альмагро, губернатор… королевства Новое Толедо, находящегося на территории Индий Южного моря, трудился на службе Вашего Величества, он завоевал множество королевств и провинций на этой земле, обратив туземцев на службу нашему Господу Богу и в нашу святую католическую веру. В то время как он [Альмагро] продолжал таким образом трудиться на Вашей ниве, вышеупомянутый Эрнан Писарро, движимый завистью, ненавистью и злой волей… равно как и жадностью и своекорыстием, подвигнул Манко Инку — короля и повелителя той земли — поднять восстание против Вашего Величества; ранее же аделантадо [Альмагро] удалось склонить Манко к сотрудничеству и побудить его служить Богу и Вашему Величеству… Король Манко поднял восстание, и поэтом причине данное королевство было для нас утеряно и оказалось полностью разрушено, и Ваше Величество потеряли более четырех миллионов [песо] в золоте (имея в виду причитающуюся ренту), а также еще ряд статей дохода. В результате случившейся смуты туземцы убили более шестисот испанцев, [я и] Эрнан Писарро… долгое время находились в осажденном городе Куско…
Не удовольствовавшись совершением этих преступлений… Эрнан Писарро… поднял армию и… двинул ее против губернатора Альмагро, организовав сражение вблизи стен этого города Куско и убив двести двадцать два человека… [Позже], забыв великую милость, полученную им от губернатора, освободившего его в свое время из заключения, [Эрнан] самым бесчестным образом задушил аделантадо дона Диего де Альмагро, при этом опозорив его… сказав, что тот является не аделантадо… а кастрированным мавром. И для того, чтобы сделать оскорбление еще более сильным, он приказал совершить казнь негру, произнеся при этом слова: „Пусть этот мавр не думает, что я казню его таким же образом, каким он хотел казнить меня, — то есть путем обезглавливания…“ Затем он сказал: „Если б палач
