Посмотрев на юг, я в паре километров от нас увидел опоры линии электропередачи, идущей с юговостока на северозапад, параллельно дороге. Тричетыре машины проехали на юговосток вдоль высоковольтной линии, используя ее в качестве ориентира. Мы были зажаты с двух сторон.
Мы прижимались друг к другу, чтобы сохранить тепло своих тел, стараясь держать глаза открытыми. Однако время от времени ктонибудь проваливался в дрему и тотчас же просыпался, вздрагивая. Нам удалось пережить эту ночь, и хотелось надеяться, что мы снова продержимся до наступления темноты.
Мы распределили, в каком порядке давать отдых ногам. Делается это, для того чтобы в каждый конкретный момент разутым был только один из нас. Все мы имели за плечами опыт долгих переходов в суровых условиях, однако события последней ночи переполнили чашу. Мы двигались непрерывно в течение двенадцати часов и прошли за это время свыше пятидесяти километров в самых отвратительных условиях, с какими мы только сталкивались за обозримое прошлое. На наши ноги выпала страшная нагрузка.
Динджер вспомнил, что Крис был обут в специальные утепленные туристические ботинки, за которые ему в свое время пришлось выложить сотню фунтов.
– Если он до сих пор бегает, готов поспорить, его ноги чувствуют себя превосходно в этих штиблетах от «Гуччи», – проворчал он, растирая распухшие пальцы ног.
Мы перекусили. Вся еда была холодной. Готовить было нельзя, потому что местность была слишком открытая. У нас еще оставалась достаточно пакетиков с сухими пайками, однако с водой скоро должны были начаться проблемы.
Мы отдыхали и строили планы. Основная мысль сводилась к тому, чтобы сегодня ночью подняться на возвышенность, пересечь ее и снова спуститься в низину, которая, согласно карте, представляла собой плоскую каменистую равнину, простирающуюся до самой границы. Теоретически мы могли, если очень постараться, за одну ночь дойти до самой границы. Для этого нам потребуется лишь непрерывно топать в течение двенадцати часов. Положительная сторона заключалась в том, что нам не придется тащить много тяжестей, потому что у нас оставались лишь подсумки и оружие. И у нас была побудительная причина: поскорее убраться из Ирака в Сирию. Мы понятия не имели, что представляет из себя граница; нам предстояло выяснить это на месте.
Мы снова изучили карту, убеждаясь в том, что всем известно, где мы находимся, куда мы пойдем и что, по всей видимости, мы увидим по пути. В целом информация была очень скудная, потому что нам приходилось работать с картой, полученной по материалам аэрофотосъемки. На таких картах расположение линий электропередачи и других объектов показано достаточно приблизительно, но все же мы установили, что примерно в трех часах пути к северу от нас находится довольно крупный населенный пункт. Пожалуй, это был единственный четкий ориентир.
Все более или менее пришли в себя. Убивая время, мы шепотом рассказывали друг другу похабные анекдоты, стараясь поддержать боевой дух. У нас снова возникало ощущение, что все будет хорошо. Мы попрежнему мерзли, но теперь этот процесс находился под контролем. По крайней мере нам больше не приходилось мокнуть ни под снегом, ни под дождем. Лично я был уверен, что мы сможем совершить это одно последнее большое усилие.
Эти звуки мы услышали в половине четвертого.
Дзиньдзинь, мее, мее.
«Только этого нам сейчас не хватало», – мысленно выругался я.
Быстро оглядевшись вокруг, я ничего не увидел.
Мы плотнее вжались в землю. На этот раз не было тех громких криков, которыми сопровождалось наше прошлое обнаружение, – лишь бормотание себе под нос и позвякивание одинокого колокольчика. Звуки все приближались. Подняв голову, я увидел козла с колокольчиком на шее, вожака стада. Судя по всему, остальные козы покорно следовали за ним, потому что тотчас же к нему присоединилась вся свита. Вскоре уже десять коз стояли на краю ямы, заглядывая вниз. Они смотрели на нас, мы смотрели на них. Я осторожно швырнул в вожака пару маленьких камешков, пытаясь его отогнать.
В ответ козел лишь подошел еще ближе, и козы последовали за ним. Опустив головы, они принялись щипать траву, и воздух огласился пятью вздохами облегчения. Как оказалось, они были несколько преждевременными. Через несколько мгновений показался старикпастух. Ему было лет семьдесят, не меньше. Он был одет в просторный шерстяной халат, поверх которого было накинуто старое мешковатое пальто. Голова старика была замотана платком. На плече висела потрепанная кожаная сумка. В руках он держал четки. Перебирая их высохшими, узловатыми пальцами, старик бормотал себе под нос: «Аллах!»
Он посмотрел на нас, и у него на лице не отразилось никаких чувств. Ни удивления, ни страха, абсолютно ничего.
Я приветливо улыбнулся.
Совершенно непринужденно, словно ему каждый день приходится встречать пятерых чужестранцев, забившихся в яму в безлюдной пустыне у черта на рогах, старик опустился на корточки рядом с нами и принялся чтото оживленно рассказывать. Я понятия не имел, о чем он говорит.
Мы поздоровались:
– Салам алейкум!
– Ваалейкум ассалам, – ответил старик.
Мы пожали друг другу руки. Это было совершенно необъяснимо. Старик встретил нас очень дружелюбно. У меня даже мелькнула мысль, знает ли он о том, что идет война. Через пару минут мы уже стали лучшими друзьями.
Мне хотелось поддержать разговор, однако наших познаний в арабском для этого было явно недостаточно. Начав говорить, я сам не мог поверить своим собственным ушам.
– Вайн эльсук? – спросил я.
Вот мы здесь, в абсолютной глуши у черта на рогах, а я спрашиваю, как пройти на базар!
Не моргнув глазом, старик молча указал на запад.
– Вот и отлично, – заметил Динджер. – По крайней мере, когда мы попадем сюда в следующий раз, мы будем знать дорогу до ближайшего супермаркета.
Боб увидел в сумке старика бутылку.
– Халиб? – спросил он.
Пастух закивал – да, это молоко. Он пустил бутылку по кругу. Затем достал из сумки ароматных, свежих фиников и ломоть черствого хлеба. Мы уселись и разыграли из себя белых людей.
Один Марк оставался стоять, время от времени украдкой оглядываясь по сторонам.
– Он здесь совершенно один, – сказал он, широко улыбаясь.
Снова указав на юг, пастух махнул рукой.
– Джайш, – сказал он. – Джайш.
Я вопросительно посмотрел на Боба.
– Армия, – перевел он. – Солдаты.
Боб спросил:
– Вайн? Вайн джайш?
Старик указал в ту сторону, откуда мы пришли.
Мы не могли понять, что он имеет в виду: то ли то, что там полно солдат, то ли то, что там полно солдат и они нас ищут, то ли то, что мы пришли вместе с теми солдатами. Никто из нас не смог вспомнить, как поарабски будет расстояние. Мы попытались изобразить знаками: далеко и близко.
В целом это выглядело довольно забавно. Мы сидели, уютно устроившись на пикник посреди пустыни, а погода еще совсем недавно была такой мерзкой, что мы едва не замерзли до смерти.
Все это продолжалось гдето с полчаса, но наконец настало время принимать какоето решение. Как нам быть со стариком? Убить его? Связать его и оставить здесь, а самим уходить? Или просто дать ему спокойно заниматься своим делом? Единственное преимущество в расправе над стариком будет заключаться в том, что больше ни одна живая душа не узнает о случившемся. Однако если район будет усеян трупами пожилых представителей местного населения, а нас схватят – что мы должны были рассматривать как весьма правдоподобный исход, – в этом случае нам вряд ли можно будет рассчитывать
