то и дело спотыкаясь о пустые консервные банки и старые покрышки. Зловоние гниющих отходов было невыносимым. Мы начали подниматься на противоположную сторону. Когда мы добрались гдето до половины, по нам открыли огонь два «Калашникова», практически в упор. Мы повалились на землю, затем я метнулся вправо.
Я бежал прямо до тех пор, пока не оказался, по своим прикидкам, на одном уровне с дорожной развязкой, после чего повернул влево. Я хотел пересечь дорогу и бежать дальше. Добежав до обочины, я свалился в большое водохранилище. Два резервуара, наполненных маслянистой и грязной водой. Я был в отчаянии. Я метался, подобно затравленной крысе, пытаясь найти выход. Края были гладкими и скользкими. Мне никак не удавалось выбраться. Пришлось возвращаться назад. Теперь я даже не смотрел по сторонам, а просто бежал. Если за мной гонятся, мне незачем об этом знать – это все равно ничего не изменит.
Отбежав от водохранилища, я остановился у дороги, судорожно пытаясь отдышаться. «Твою мать, – приказал я себе, – осталось совсем немного».
Я прошел мимо домов. Меня охватил душевный подъем. Я чувствовал себя так, словно мне уже удалось прорваться. Теперь только перейти границу. О Марке я не думал. Я видел, как он упал. После этого я больше ничего не слышал. Следом за мной он не побежал. Значит, он убит. По крайней мере все произошло быстро и чисто.
ГЛАВА 8
У меня было такое ощущение, будто все осталось позади. А впереди меня ждал лишь короткий переход до границы.
Мои ботинки облипли грязью. Идти стало тяжело. Ноги горели. Я был на грани полного физического истощения. Остановившись, я спустил в желудок немного жратвы. Это принесло облегчение. Глотнув воды, я заставил себя успокоиться и оценить ситуацию. Ориентирование на местности не представляло никаких проблем. Мачта виднелась прямо впереди. Идя в ту сторону, я пытался разобраться в том, что же произошло. Однако все случилось настолько стремительно, что я так и не смог ничего понять. Гдето позади попрежнему звучали выстрелы.
Наступило утро 27 января, а мне оставалось преодолеть около четырех километров. В обычных условиях я бы пробежал такое расстояние меньше чем за двадцать минут, с полной выкладкой. Но сейчас не было смысла бежать вслепую в сторону Сирии, так как до рассвета оставалось меньше часа. Я не знал, что будет представлять собой переход границы: что там, колючая проволока, ров, обороняется ли она. И даже если мне удастся попасть в Сирию при свете дня, какой прием будет меня там ожидать?
Я находился примерно в километре к югу от Евфрата и в километре к северу от Крабилы. Поля орошались дизельными насосами, расставленными через равные промежутки вдоль реки. Всходы поднялись уже дюймов на восемнадцать. Сойдя с тропинки, я направился в глубь поля, стараясь наступать на твердую почву вокруг корней. И все равно я понимал, что оставляю за собой следы. Оставалось только надеяться на то, что днем никто не придет в поле ухаживать за, судя по виду, здоровыми молодыми всходами, правда, чуть тронутыми морозом.
Настроение у меня было приподнятое. Я вышел живым из столкновения с противником, а это, как мне казалось, было главным. Последняя стычка была большим барьером, и вот я его преодолел и теперь на свободе, вольный делать все, что хочется.
Во многих отношениях это был самый опасный момент. Наверное, еще со времен пещерного человека люди осторожны, обдумывая какоето действие, агрессивны, осуществляя его, а затем, когда все осталось позади и они возвращаются прямиком домой, они расслабляются. Тутто и случаются катастрофы. «Все еще не кончено, – твердил я себе, – конец всем опасностям очень близок, но при этом страшно далек».
Поток адреналина, выплескивавшегося во время боевых стычек и непрерывной сумасшедшей карусели прошедшей ночи, притупил сигналы боли, не позволяя им достичь мозга. Во время Первой мировой войны один солдат из Черной бригады получил четыре пулевых ранения и продолжал идти в атаку. Когда, наконец, вражеские позиции были заняты и у него появилась возможность оценить свои раны, он свалился в обморок. Человек не чувствует, что происходит с его телом, потому что мозг отключил все чувства. И вот теперь, когда я несколько успокоился и будущее представилось мне в розовых тонах, я начал осознавать, в каком же разбитом физическом состоянии нахожусь. Внезапно дали о себе знать все шишки и болячки, полученные за последние два дня. Я был весь покрыт порезами и ссадинами. В бою человек постоянно вскакивает и снова падает, и его телу все время достается. Однако в тот момент он ничего не замечает. Только сейчас я обнаружил, что на руках, коленях и локтях у меня глубокие порезы, а на обеих лодыжках ноющие ссадины. Все тело мое было исцарапано острыми шипами растительности и колючей проволокой; жжение от этих царапин накладывалось на общую боль. Мы прошли по каменистой почве и сланцам почти двести километров, и у моих ботинок были начисто сбиты каблуки. Ноги находились в плачевном состоянии. Затянутые в промокшие насквозь носки, они казались двумя ледяными глыбами. Пальцы на ногах едва сохраняли чувствительность. Вся одежда была порвана, а руки покрывал толстый слой грязи и машинного масла, как будто последние пару дней я только и делал, что копался в автомобильных двигателях. Все мое тело было покрыто липкой грязью, которая сейчас, по мере того как я шел, медленно высыхала. Пот тоненькими струйками стекал по спине, образуя большие липкие пятна в паху и под мышками. Конечности мои промерзли насквозь, но внутри по крайней мере я чувствовал тепло, потому что двигался.
Мне попрежнему было очень холодно. Жидкая грязь затянулась тонкой ледяной корочкой. Вода во всех больших лужах замерзла на фут от краев. Ночь стояла чудесная, хрустальнопрозрачная. В небе сверкали мириады звезд, и если бы это происходило в любом другом месте на земле, я бы получил огромное наслаждение от ночной прогулки. Однако сейчас для меня ясное небо означало только то, что на нем нет облаков, которые скрыли бы сияющую на западе полную луну, и нет ветра, который рассеивал бы шум.
Тут и там мне встречались маленькие сараи; в некоторых из них горел свет, в других работал генератор. Вдалеке на юге виднелись огни города. Лаяли собаки; я обходил жилые дома стороной, надеясь, что никто не обратит на собак внимание.
Увидев вдали свет фар, я вздрогнул. Неужели преследователи меня настигают? Будут ли они прочесывать поле? Я находился не в самом лучшем месте. В запасе у меня оставалось всего с полчаса темноты – явно недостаточно для того, чтобы обойти город или даже хотя бы пересечь его напрямую и укрыться в полях за ним.
На востоке забрезжил рассвет. Я быстро оценил ситуацию. Что мне делать? Как поется в одной старой песне, уходить или остаться? Спрятаться или направиться к границе и попытаться перейти ее до того, как станет светло? Какова вероятность того, что иракцы будут искать меня при свете дня? Сейчас меня определенно никто не преследует. Быть может, иракцы решили, что я уже перешел границу и оказался вне досягаемости.
Дома казались такими гостеприимными. Быть может, стоит зайти в один из этих уютных домиков, где, вероятно, лишь один старик сидит у огня, и провести в нем весь день? Я получу кров, а также, возможно, еду и питье, – и, теоретически, вероятность остаться незамеченным до наступления темноты повысится. Однако пользоваться изолированными или очевидными укрытиями нельзя ни в коем случае. Преследователи проверяют такие места в первую очередь. В кино показывают героев, прячущихся в сараях с сеном. Это чистейшей воды вымысел. Если спрятаться в таком месте, тебя обязательно найдут. Нечего и думать о том, чтобы укрываться в копне сена, уворачиваясь от штыков, которыми его ворошат преследователи.
Лучшие шансы у меня будут в том случае, если я останусь в открытом поле, но спрячусь, причем предпочтительно так, чтобы меня нельзя было обнаружить не только с земли, но и с воздуха. Я вынужден
