Размышления у рыночного подъезда
Перечитывал недавно на досуге Эртеля и только диву давался: ведь не из самых крупных, не самых глубоких и прозорливых, а как актуально, как поразительно современно звучиу сегодня! Оказывается, все уже было в отечественной истории, обо всем переговорено и передумано: и о «возвращении в цивилизацию», и о спасительности индивидуализма, и о культурной миссии большого капитала. Вот только кончились все эти мечтания весьма печально — большевистской революцией. Но, видно, нынешним российским прожектерам горький опыт их предшественников не указ, у них, как говорится, собственная гордость, на ушедших смотрят свысока. И снова неудачливые юристы, отставные пародисты, эстрадные разговорники, гитаристы и озабоченные возрастом климактерические поэтессы сливаются в политическом экстазе с биржевыми спекулянтами и банкирами из вчерашних воров в законе, полные решимости любой ценой прорваться-таки в рыночный рай на горбу все у того же безответного российского работяги. Только долго ли он — этот работяга — будет безответным, вот в чем вопрос! Как бы этот очередной эксперимент не кончился для экспериментаторов еще хуже, чем предыдущий.
Но, возвращаясь к Эртелю, я предложил бы читателю познакомиться с диалогом двух его героев из «Записок степняка»: дворянина-интеллигента Иринея Гуделкина и европеизированного мироеда Липатки Чумакова.
«Ириней Гуделкин:
— Россия погибает!!! Но отчего погибает? — вот вопрос. От недостатка культуры-ссс!
— А, значит, Липатка Чумаков приехал!
— Именно, Липатка. И вообразите, как приличен, как умен, как дальновиден… Я в восторге! Представьте вы себе хитроумного великороссиянина в лондонском сьюте — ведь это шик, батюшка… И теперь у них в семье испытываешь чистейшее наслаждение. Главенствует, знаете ли, коренастая эта фигура патриарха Праксел Алкидыча. Затем приличнейший иностранец Липатка, а потом уже великодушнейшая широчайшая натура — это сын младший Сергей. Восторг что такое! Я их так представляю: ум, воля и чувство. Европейский ум, руководимый железной волею и непрестанно смягчаемый чувством. Ах, одевайтесь же и поедем!.. Вы знаете—в душе я художник и лентяй. Красота — идол мой, и в этом отношении человек я античный… Но — Боже мой! — воображение мое теперь переполнено предприятиями!.. И вы не догадываетесь почему?.. Ох, ужели же вы не понимаете — не хотите понять, — что Русь теперь спасена!..
— О, вы не поверите, сколько грандиознейших проектов! Мы, совместно с фирмою «П. А. Чумаков и сыновья», совершенно преобразовываем Дмитряшевку… Что значит Европа и что значит ум!.. Вы знаете меня и, конечно, знаете, что никогда и ни на что не посягнул бы я ради выгоды. Утилитаризм мне претит. Но я побежден. Я побежден принципом. Липатка развернул передо мною вереницу принципов. Каждое предприятие, каждый проект, каждая затея коренятся у него на почве, и почва эта — культура..; Культура-с! Вот оно, батюшка, словечко! — и он снова многозначительно повторил: — Культура! Ах, этим он меня совершенно обворожил!.. Одевайтесь же, едемте, послушайте… Вы знаете, до сих пор я думал, что я плохой патриот, но теперь я наконец чувствую в себе сердце гражданина: варварское тело матушки России обновлено теперь, и обновлено Липаткой… Предприятия! Предприятия!..
— О, я давно твердил: Европа — это все! Чем я покорил сердце всех простолюдинов в окружности, как не Европой, ибо сознайтесь же, что филантропия — продукт европейский и что гуманностью я обязан опять-таки одной только Европе. Ведь вы знаете, как крестьяне меня обожают. История Просперо и Калибана вечно повторяется. Я давно говорю: влейте в наши одряхлевшие жилы Европу, и мы спасены…
— О, я, конечно, вижу Липаткины недостатки, и я в свое время подавал проект… Липат односторонен, Липат позитивист, Липат прямолинеен. Я подавал проект: брать восьмилетних мальчиков и на государственный счет воспитывать их за границей: в Англии, в Германии, во Франции… Затем довершить воспитание художественной экскурсией по Италии, по музеям Дрездена, Мюнхена, Парижа, и человек, в истинном значении этого слова, готов. Человек-европеец! Но меня не послушали!
— Но это в сторону! — немного погодя с новою силой продолжал он. — Я все-таки, подобно еврею, одряхлевшему в ожидании, приветствую Липатку: он мой мессия. Он провозвестник культуры на Руси, и это слишком много… Я в последние годы много думал о нашем положении. Я много думал и пришел к тому, что да, действительно, мы погибаем… Но отчего погибаем, вот вопрос! — Ириней снова поднял палец.
— Отчего же? — спросил я.
— Погибаем мы от недостатка культуры-с, уважаемый мой. Наводните Россию культурой, и она спасена. По-моему, так: взять и все поколение воспитать за границей. И еще я думал устроить колонии. Среди крестьян, знаете, поселить англичан, немцев, ирландцев даже, и пускай они воздействуют. Вообразите пустыню и среди пустыни оазис. Это, впрочем, все проекты. У меня очень много проектов…
— И вы подавали их?
— Меня не слушали. Но это ничего не значит: культура шествует! Что такое Липатка, позвольте вас спросить? Липатка — пророк. Липатка и сьют и — это знамение-с. Прибавьте к этому обширнейший ум, коммерческое образование… Я только теперь ведь понял, какой я в сущности пентюх… Спора нет, и моральное воздействие насаждает культуру, но путь-то — путь медленный, быстрый же проводник культуры совсем не филантропия и не воздействие-с.
Липатка Чумаков:
— Позвольте иметь дерзость предложить вам один вопросец: принадлежите ли вы к числу русских, желающих возвысить свое отечество до Европы и ради этой благородной цели не щадящих никаких средств? — спросил меня Липатка, когда мы только что вышли из дома.
И с этого вопроса, вызвавшего нерешительный ответ мой: «Принадлежу, но частию…», началось его словоизлияние.
И затем он перешел к частностям; он начертил картину рая, в котором вместо первобытной эксплуатации «даров природы», вместо жалкой сохи и не менее жалкого плуга воцаряется машинное производство. Фабрики и заводы перемежаются фермами и полями с интенсивным хозяйством. Все продукты получают на месте окончательную обработку: лен вывозится в виде полотна, семя — в виде олеина, кожа поступает на чемоданы и лаковые пояса, из собачьих шкур выделывается лайка, Тимофеева трава вывозится в виде бычьего мяса, мука и просо вгоняются в свинью… Мужик щеголяет в ситцевой рубашке при постоянном желании приобрести полотняную (это «постоянное желание» Липатка подчеркнул), бабы носят козловые ботинки и мечтают о шагреневых («мечтание» тоже подчеркнул). Фабриканты заводят школы. Дети бегают в кумаче и хором поют славословия. В избах появляется олеография, и лампа вытесняет «гасницу». Агрикультура свирепствует и производит баснословные урожаи. Община разрушается. Из ее окон, великодушно расторгнутых капиталистом, выползают на свет Божий таланты, способности, дарования… Частные хозяйства процветают благодаря машинному производству и наплыву батраков. Но батракам дают жирные щи и кормят их по праздникам пирогами… Купец облачается в сьют и штудирует Леру-Болье. Дворянин служит искусству и прообразует собою предмет для назидания. Ликующие чувства господствуют и производят гражданские поступки. Все благополучно.
— Мы революционеры! — в пафосе восклицал Липатка, и его растопыренный плащ с пелериной, подобный крыльям, странно выделялся на фоне палевого фона заката… — Мы революционеры, но революционеры тишайшие… Вместо крови у нас золото, вместо Марсельезы — грохот машин, вместо мерзкой и отвратительной гильотины у нас — конторка из ясеневого дерева… Но наша революция будет подейственнее многих… Те несли разрушение, мы успокоение несем… Те проповедовали самоотвержение, мы же одного только желаем — себялюбия, и на этом одном камне воздвигаем здание…
Я снова повторил, что необходим «железный клин». Это сравнение ему, видимо, нравилось. А когда Ириней разомкнул, наконец, уста свои и робко заметил, что ему кажется необходимым и моральное