— Судя по виду, здесь с девяностых и не жили.
Винер улыбнулся и замялся, раздумывая, говорить Сергею или нет, затем указал тростью вперед, и заковылял следом за Крайневым.
— Я тебе еще не все показал.
Плац заканчивался раздваивающейся под острым углом дорогой — сверху она напоминала лежащую на земле серую латинскую V. Один ее конец вел к корпусу столовой, второй — к корпусу администрации. Это были два одинаковых четырехэтажных здания в форме прямоугольников.
В девяностых санаторий скакал от одного владельца к другому. Каждый новый хозяин пытался перезапустить бизнес, но попытки проваливались — народ не ехал, расходы на содержание превышали прибыль. Желающих арендовать площади вдали от дорог и городов тоже не нашлось, в итоге самым рентабельным оказалось держать «Зарю» закрытой. Последний владелец застрелился.
Сергей не мог отделаться от ощущения, что Винер чего-то недоговаривает, обходит по стеночке какую-то неудобную правду, замалчивает детали. И не только это настораживало Сергея.
Лагерь, и дома в нем, и корпуса производили впечатление заброшенных, но не разоренных. Сергей ожидал увидеть свалку, изрисованную граффити, со следами кострищ и туристских пьянок, а вместо этого попал в сонное царство. Все в домах, номерах и кабинетах, куда они входили, было густо покрыто пылью, свивавшейся вдоль плинтусов в пышные мохнатые косы; несколько раз, в полумраке, Сергей влезал лицом в липкую сеть паутины; коробился и загибался линолеум на полах номеров, рассохся паркет, но все окна были целы, мебель — нетронута, даже лампочки оставались в плафонах. Все, что могло проржаветь, было ржавым, рассохшиеся ставни отказывались открываться, но создавалось ощущение, будто кто-то оберегал это место от разорения. И как «Мария Целеста» шла по морским волнам пустая и нетронутая, так и «Заря» дрейфовала по десятилетиям, лишившись только жильцов.
Винер на своей территории стал увереннее, в его словах и движениях прорезались не замеченные за ним в Москве властность и развязность. Даже ковылять он стал спесивее и вычурнее, словно здесь его хромота была не увечьем, а эскцентрической деталью, наподобие шрама через щеку кинозлодея.
От корпусов шел садик с заросшими буграми клумб, окружавший приоткрытую ракушку летнего театра. Справа виднелись два ряда сшитых из гофрированных листов и соединенных сваренными уголками гаражей, слева ветшали две низкие конюшни с узенькими окнами-бойницами. Побелка, покрывавшая конюшни, облупилась, обнажив пятна крошащегося красного кирпича, и здания казались подвергнувшимися обстрелу.
Задние ворота открыть не удалось: выросшие по другую сторону деревца почти не давали их сдвинуть. Сергей пролез с трудом, Винеру мешала нога. Когда Сергей протянул ему руку, Миша обжег его злым взглядом, но поняв, что без помощи ему не обойтись, извинился.
Тропа, заросшая, и не видимая, а скорее, угадываемая, шла вниз. Сергей не видел реку, но уже чувствовал ее, предвидел по просветлению леса, по влажному ветру, по теплому и ласковому ее дыханию на своих щеках, по плеску выпрыгнувшей на поверхность схватить воздуха рыбы.
Тропа вела вниз, и, не будь рядом Миши, Сергей побежал бы, как в детстве, с высоким радостным воплем, срывая на ходу одежду, раскидывая кроссовки и путаясь в джинсах у колен; врезался бы в ледяную майскую воду, разбрызгивая живой хрусталь капель, наслаждаясь жизнью, собою в ней, резким и острым счастьем от своего тела, от его способности ощущать миллионы ласковых, бодрящих уколов.
У самой реки тропа кончалась невысоким пологим обрывом, с которого нырнуть было невозможно, а спуститься к воде — трудно.
Река была широкой и полноводной. С обеих сторон ее окружал лес, кончавшийся у берегов обрывом, справа — крутым, слева — пологим. С правой стороны река изгибалась, уходя в синевато-зеленую лесную глушь, слева, вдалеке, виднелся большой железный мост на сваях, и были одни поля.
— Медведица, — сказал Винер, кивнув на реку, — через торфяные болота проходит. Летом вода красная и темная, как от крови.
Сергей смотрел на воду. Легкий ветер подернул поверхность воды рябью, солнце на миг спряталось за тучей, и все окрест — воздух, и лес, и река — потемнело, как перед грозой.
Он ощутил грозную мощь и силу природы в этой воде, в этих деревьях, в воздухе. Люди в городах набрасывали между собой и этой силой бетон, кирпич, железо и стекло, защищались, прорывая в ней тоннели, перепоясывая мостами, связывая дорогами, заковывая, где можно, в асфальт — а теперь он снова был лицом к лицу с ней, и чувствовал на коже ее здоровое дыхание, дикое и недоброе. Она смотрела на него не как на врага; она принимала его и признавала своей частью, и она была ему ближе, чем бетон, сталь и стекло городов, их телевизоры, супермаркеты и автостоянки.
Они сели на траву и стали смотреть на воду. Первым прервал молчание Миша:
— И как тебе здесь?
— Ты не все сказал.
Миша не счел нужным врать и отпираться. Кивнул, подгоняя Сергея спрашивать.
— Когда сюда ехали, обратил внимание на коровники вдоль дороги? Одни остовы остались. Народ все поснимал, все растащил. До последнего листика шифера, до последней железки. А здесь все целое, как нас ждало. Рядом, на километры, никого, хозяина годами не видно — подогнал грузовики и снимай что хочешь. Не сняли. Вопрос, почему? И еще… Не знал, что у тебя отец так крут.
— Он не был богат. Еле-еле концы с концами.
— Откуда ж он деньги взял все это купить? Уйму земли с хорошими, дорогими зданиями, с вбуханными в ремонт миллионами?
— Он не покупал. Ему завещал прежний владелец, который застрелился.
— А он ему…
— Никто. Папа его не знал.
— Чертовщина какая-то.
— Ты сам сказал.
— Что?
— Местные считают, — Миша хмыкнул, — земля здесь проклятая.
То, что в Москве казалось бы бредом, вполне ложилось на здешнюю атмосферу. Ветер улегся — стало казаться, что река и могучие сосны вокруг внимают Мишиному рассказу. Не из интереса, а проверяя детали.
— Это, кстати, и на первый твой вопрос, почему не воруют. Боятся.
— Чего?
— Присутствия. Здесь странные вещи происходят. В семьдесят девятом, только открыли лавочку, рабочие лик видели. Светящийся. Где гаражи сейчас. Думали, работяги перепились, все в курсе, как они отдыхают. Потом фотки сделали — на них свечение. Комиссия из Академии приезжала, исследовали тут…
— Лик… святого, ты имеешь в виду?
— Ну да, чей еще?
— Так это хорошо!
— В том же году главный корпус выгорел. В августе, на который семейные путевки. Двери на всех этажах оказались закрыты. Лифты встали. Люди из окон корпусов прыгали, кто на кустарник, кто на бетон, спинами вперед, потому что в руках детей держали. Восемьдесят трупов. Продолжать?
— Да.
— В девяностом «Зарю» авторитет местный купил, сразу после рестайлинга. Ну, как водится, сауна, бассейн, девочки, по уикендам братва с Тамбовщины, тверские, дубнинские… А потом его мальчишка в бассейне утонул. Шестилетний. Как пробрался, ума никто не приложит, все закрыто было. Искали по всему санаторию, наконец догадались заглянуть. А он там, лицом вниз, волосы колышутся… Здесь постоянно что-то происходит. Один жену душит ночью, а у другого рак проходит. Какое-то время сюда тетки съезжались, кто забеременеть не мог, — и несли после этого, все до единой, и у всех — уроды…
Миша, обычно не рассказчик, распалился от истории, какую он рассказывал неожиданно хорошо, и от внимания слушателя.
— Пытались и воровать. Тянули домой и рамы, и двери, и шифер снимали, и забор разбирали, а вместе с вещью еще отсюда что-то захватывали. У всех, кто хоть гвоздик брал, жизнь кособочилась. Трясло
