свечей, она стонет и извивается под ним, познавая удовольствие, которое дарит ей он, ее любовник и повелитель. А потом он дарует ей вечность.
Сева посмотрел на часы. Было рано. Он взял гантели и стал равномерно поднимать их от таза к плечу, стараясь не двигать локтями. С того дня он качался. Нагрузка на мышцы давала радость, доходящую до эйфории. Иногда, швырнув гантели на резиновый коврик, он орал от распиравшей его энергии. Он по- прежнему был толст и нехорош собой, но плечи стали шире, осанка улучшилась, руки налились силой, а живот слегка сдулся и обмяк. Дряблая кожа с остатками жира теперь свисала с боков, подобно перебродившему тесту, вырвавшемуся из-под крышки и обвисшему над краями кастрюли.
Ему стало нравиться оружие. Он собирал ножи.
Книжные полки были забиты трудами по истории и мифологии Древнего Рима, Третьего рейха и Скандинавии эпохи викингов. Читая их, он уверялся в себе как в воине и понимал жертвоприношение основной своей задачей. Он осознал, что не один на земле. Одиночество его временно, он вызревает для большого и важного дела, перед которым померкнет кажущаяся значительность нынешних людских дел.
Они все вели себя одинаково. Сначала смеялись над Севой. Потом угрожали. Дрались. Когда и это не помогало, торговались. Предлагали деньги, подруг, сделать все, что он захочет. Выходил парадокс, поскольку Сева, собственно, и собирался делать то, что хотел.
Сева был спокоен и говорил мало — сядь, успокойся, замолчи, протяни вперед руки, мне придется тебя ударить, если не замолчишь, вытяни ноги, чтобы я мог их связать, да, вот так, спасибо. Он никогда не врал им и не говорил, что отпустит. Предпочитал молчать, но если они спрашивали, отвечал правду — нет, я не выпущу тебя отсюда.
Они уходили из этого мира, но Сева знал, что есть другой, и они будут ждать его там, и он придет — как повелитель и творец.
Он жалел и любил их. То, что он делал, было высшей формой любви и жалости, сочувствия и понимания. Любят и жалеют за страдания — чем выше страдания, тем сильнее любовь, и боль, а не распутство полового акта, является высшей формой единения любящих. Сева и сам хотел боли, но они пока не любили его, а он хотел, чтобы любили. Чтобы плакать вместе. Сева был сентиментален.
Он вышел в ночь. Пошел к машине. Между мусорных контейнеров бегали крысы.
Бензин берег. Не мог тратить больше десяти литров в неделю. Хорошо хоть, шлюх стало больше. Стояли сотнями вдоль дорог.
Поехал в Бирюлево. Тянуло в район — здесь взял первую, здесь увидел Князя. Это был момент просветления. Сева принес накануне жертву и чувствовал обычные опустошение и стыд. В ответ на его слабодушие явился Он.
Сей Князь посмотрел на него, и в его взгляде Сева разглядел двух вечных подружек, мудрость и усталость, а еще — боль, и она делала их единомышленниками. Жизнь Севы наконец обрела смысл, а все, что было раньше — унижения, слезы, экстаз и горечь, было приготовлением к Предназначению. Его проверяли, прежде чем допустить к следующему уровню понимания жизни и собственной сути. Понимание это, был уверен Сева, успокоит его и дарует величие. Радость подчиниться Князю была сладостнее радости повелевать.
Он опустился на колени, и чувствуя, как его душат слезы восторга, сказал тихо:
— Я пойду за тобой, хозяин. Я сделаю все, что ты скажешь.
Он закрыл глаза, и слезы горячим очищающим дождем пролились на его щеки. Князь сей прошел рядом с Севой, протяни руку — коснешься. Чувство близости было таким острым и волнующим, что Сева на миг перестал дышать, его дух замер, и сердце перестало биться, а следом случилось радостное и волнующее ослабление всех членов. Это было, подумал Сева, как небесный оргазм, не вызывающий, в отличие от плотского, ни опустошения, ни вины. Он нашел своего бога и присягнул ему.
МНЕ СОРОК ОДИН И Я ИЗБРАННЫЙ ВОИН КНЯЖЕСТВА ЕГО.
Девица была из тех, что ему нравились — худая, с длинными стройными ногами, и, как сам он, рыжая. Легче найти общий язык. Про бесстыжую и дедушку лопатой. Прежде чем остановиться, дважды проезжал мимо — она говорила с другим водителем, склонившись к окну машины, смеясь. На третий раз оказалась свободна, а Сева не ожидал этого и чуть не проскочил мимо. Пришлось сдавать назад.
— Отдыхаете? — спросила, склонившись к окну.
— Если ты работаешь.
Представилась Жанной. Знала место во дворах — он уговорил поехать в лес.
Когда села, подумал — случайно ли появление девушки, являющейся коллективным портретом его предыдущих жертв на точке близ мест его охоты? Или кто-то дотошный и проницательный просчитал его и теперь ловит на живца, и Сева уже проглотил приманку?
Он отъехал от точки и увидел, как за ним тронулся старый синий «Вольво».
Сева полагал, что о нем забыли — когда ежедневно гибли миллионы, кому какое дело до худых рыжих шлюх, поэтому перестал осторожничать. И теперь должен был поплатиться.
С другой стороны — к лучшему. Он и так здесь задержался.
Он взял из кармана куртки короткий и толстый стальной брусок, завел правую руку с ним за левое плечо, для размаха, и с силой ударил Жанну в лицо. Она вскрикнула и дернулась от неожиданности, а Сева, не отрываясь от руля, продолжал бить и бить ее, и она забрызгала кровью салон и перчатки Севы.
Сева нажал на газ, «Логан» взревел, и стрелки приборов поползли вправо — одна плавно, вторая — рывками. От рева мотора хотелось сглотнуть.
«Вольво» набирал скорость следом. Вскоре они мчались по Липецкой на ста сорока.
Сева не был хорошим водителем, но знал трюк. Стоило поторопиться, ведь тот, сзади, настигал.
Сева сбросил скорость перед поворотом, а войдя в него, не стал газовать, а еще сильнее притормозил. Машину протащило с пару десятков метров и чуть повело, но он остановился. Не теряя времени, Сева выдернул ключ и бросился прочь из «Логана».
Здесь не было света, и это было ему на руку. Он едва успел отбежать к кустам, как из-за поворота, визжа шинами, не снизив скорости, вылетел «Вольво» — и через миг со страшным, тяжелым лязгом, ударил «Логан» в багажник.
Сева побежал к машине. Из-под смятой крышки капота «Вольво» шел дым, под ногой трещали осколки стекла и пластика. Водитель открыл дверцу и полез наружу, но его оглушил удар, и он был заторможен в реакциях, как всегда бывает после аварии.
Сева ударил его кулаком в висок — тот даже не поднял руку, чтобы защититься. Сева потащил его к «Логану», выбросил с переднего сиденья девку и посадил туда незадачливого преследователя. Быстро отъехал.
Далеко тащить в лес не стал. Сбросил со спины на окруженной деревьями детской площадке, не доходя до железки.
Луна была полной, и он без света смог прочитать в правах — Антон Кошелев.
Сева достал нож, положил на землю у ног и разделся догола.
Поселились в привокзальной гостинице, став единственными постояльцами. Сняли два сообщающихся люкса. Это было недорого, и здесь еще принимали рубли.
Официант с набрякшими веками и лиловым носом пьяницы доставлял еду в номер. Его руки дрожали, речь была сбивчивой — по скорости, с какой он, роняя приборы и скороговоркой извиняясь, сервировал стол, было понятно, что им владело желание опохмелиться. Сашка предложил ему воспользоваться мини-баром. Официант не стал противиться. Бутылочкам на полке стало просторнее, лицо официанта обмякло и расплылось, речь стала медленной.
Они расспросили о жизни в Кармазине — ответы успокаивали. Все разъехались «на огороды»: перебои со снабжением научили горожан полагаться на себя. Работы нет, он остался один, хотя по штату официантов пятеро — от этого и пьет. Внешний вид его не оставлял сомнений, что пьет он уже лет тридцать, но Сашка удержался от комментариев. Уважай ложь других людей о себе, и они в ответ начнут уважать тебя.
— Лациса шлепнули утром. В прямом эфире. — Глаша, укоризненно глянув на официанта, увела Никиту из комнаты. — Во дворе каком-то, вывели и расстреляли.
