— Веруем! — вскричал парень и вздернул ее руку вверх, как если б она была победившим в поединке боксером, а он — рефери; и столько в его крике было мальчишеской радости, так заразительна была его улыбка, что все на площади заулыбались вместе с ним и захлопали.
— Молись со мной, сестра!
Она заплакала, он ей улыбался. Оба опустились на колени. Она сказала, что не знает слов, он шепнул ей: не страшно. Она сказала, что любит его, он ответил, что и он ее тоже любит.
Он стал читать нараспев молитву: люди в толпе закрывали глаза и раскачивались в такт его голосу, не разбирая слов. Глаша с отвращением поморщилась, увидев, как впавшая в транс девушка трет себя между бедер, стоя на коленях и разведя ноги в стороны. Парень тоже это заметил, но поведение девушки умилило и растрогало его.
Он взял ее за шею, притянул к себе и поцеловал в мокрый, слюнявый рот:
— Унижай себя, сестра, унижай! Ибо кто унизится — возвысится, а кто боль претерпит во имя Божие, будущей боли избежит!
Мужчина рядом с Глашей ударился лбом об асфальт. Звук был глухим и плотным. Он поднялся. Содранная кожа набухла кровью — капельки прочертили извилистый путь по брови и щеке и упали на светлую майку, но на лице мужчины была улыбка, пьяная, распутная, словно этим ударом он достигал удовольствия плотского. Он шептал что-то, но говорил не с Богом, а о своей жизни, и Глаше страшно было прислушиваться, и ей удалось усилием воли не слышать того, что говорил мужик.
Они молились еще час. Потом пели. Когда парень собрался уходить, из толпы спросили, как его зовут.
— Я слуга Бога, у меня нет имени.
Мы хотим рассказывать о тебе, сказали из толпы. Разносить твое слово.
Парень задумался. За его левым плечом стояла девушка с косичками, опустошенная, вряд ли понимающая, где находится. На ее майке был изображен распятый Христос. Терновый венец на его голове был декорирован стразами, в губах прибалдевшего Иисуса торчала трубка для марихуаны, и он откровенно кайфовал под иерусалимским солнцем. Надпись над его головой гласила: Always Look At The Bright Side Of Life. От частой стирки буквы стерлись. Краска осталась на фрагменте …Look A…, и парень усмехнулся:
— Зовите меня Лука.
Его не отпускали, пока не благословил. Он ломался, толпа уговаривала. Он сел на край помоста, свесив ноги и набросив одну на другую. Люди пошли по одному, быстро целуя его в кроссовку. Уйти было нельзя. Толпа потянула с собой Глашу и Никиту. Они оба поцеловали его в пыльный замшевый носок «Найка», и она, и Никита.
Прошла еще неделя. Сергей не звонил.
Беженцы приходили ежедневно. Стучали в железные ворота и, не дождавшись, кричали, чтобы открыли.
И Миша с Карловичем, и Игнат с Ольгой выбрали дома далеко от дороги и теперь ссорились, кому бежать к воротам.
После того как Ольга пустила, а Миша потом выгнал молодых супругов, ее ровесников, Винер уже никому не доверял общение с беженцами. Он носил с собой пистолет, но беженцы уходили спокойно. Они еще не вполне понимали, что случилось. Им казалось, вот-вот все выправится, надо только подождать, и, получив отказ здесь, шли дальше.
За месяц после пропажи Сергея — теперь они именовали его исчезновение так — Миша не пустил в лагерь никого.
— Но они же подходят под твои требования! — горячился Игнат. — Ладно ты не хочешь пускать стариков, хорошо!.. Но парень этот, вчера, врач, понимаешь ты — врач! И жена его — учитель, молодые оба, тридцати нет, и детей нет, это идеальная пара, Миша, по твоим же критериям!
— Они не подходили.
— Господи, почему?
— Мы не знаем, что он за врач. Может, он врет. Или вдруг он косметолог, на фиг нам такой?
У Игната не хватало слов. Вечером Карлович отозвал его в сторону и сказал шепотом, хоть Миша был вдалеке и слышать не мог:
— Игнат, как ты не понимаешь — он боится конкуренции. Парень вчерашний был лидер, ты же видел, по глазам. Миша боится, что его подомнут.
— И что делать?
Карлович пожимал плечами.
— Миша прав по-своему. Мы не знаем, кто этот человек. Сейчас у нас равновесие, неважно, какой ценой достигнутое.
— Так что, будем вчетвером сидеть?
— Дождемся Сергея. А пока — Миша наш лидер, и мы должны его поддерживать.
В лес теперь ходили только парами и всегда — с оружием.
За это время у всех выработался инстинкт — держать сигареты в руке или кармане. Тогда Леший, как они называли теперь «лагерного», вскрыл форточку склада и украл семь блоков.
Игнат ездил в город дважды — и каждый раз Ольга плакала и не пускала его, а когда он возвращался, часами не разговаривала с ним, обидевшись, что Игнат ослушался.
— Пусть они едут! — говорила она, а Игнат смотрел на ее покрасневшие от слез веки и хотел поцеловать их. — Там стреляют, я не хочу одна остаться!
Оля стала нервной и раздражительной, и они ругались чуть не каждый день, чего раньше не было. Она часто плакала, и злилась на Игната по любому поводу, даже когда он ничего не делал. Игнат ее боялся и ходил за Олей как потерянный, пытаясь успокоить и выяснить в чем дело, пока она не заорала, чтобы он оставил ее в покое, потому что у нее задержка, и уже понятно, что это не
Единственная беженка, кого Миша согласился бы взять, оказалась не беженкой. Рослая красивая женщина со светлыми волосами, холодными голубыми глазами, статью модели и сложением пловчихи, искала Сергея Крайнева.
Миша, обидевшись на ее нежелание остаться, ничего ей не сказал.
Игнат, чтобы насолить Мише, рассказал ей о живущей в Кармазине Глаше.
ПЕРЕКРЕСТКИ
С августом пришли дожди. Люди говорили, что радиоактивные, и прятались в домах. Саша с Глашей и Никита считали это бредом:
— Да поймите, рядом нет источников радиации! Взрывы были в Азии, на Ближнем Востоке и в Америке, а в Европе только реактор, и то далеко от нас, нечего беспокоиться!
Кармазинские недоверчиво кивали, считая про себя, что москвичи умничают.
Саша уходил на работу, Никита с Глашей сидели в дождь дома. На улице было промозгло и сыро, и сырость забиралась в дом. Они стали топить печь и полюбили сидеть у ее теплых боков, с чаем и книгами.
Никита всегда был ее мальчиком. Он не был близок с Сергеем, и не сближался с Сашей. Это ранило Глашу, но иногда она эгоистично радовалась этому — тем больше Никита открывался ей. Он и внешне был ею, унаследовав все ее черты и ничего от отца. И на мир Никита смотрел тем же удивленным, вопросительным взглядом. Он был очень добрым, трогательным и ранимым, и она боялась отпускать его в мир, и они почти всегда были вместе.
Иногда он играл во дворе с соседскими детьми. В компании были и его ровесники, и ребята постарше, и Глаша, наблюдая из окна, поражалась поведению Никиты. Он держался немного в отдалении,
