Сергей все понял, переступив порог — по гнетущей, напряженной тишине в комнатах, по взглядам людей, где скорбь смешалась со страхом, по затаенному ожиданию скорого облегчения, по особому воздуху, в котором настоялись запахи старости, больного дыхания и лекарств.
Глашина мать умирала. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять. Она лежала на разложенном в гостиной диване, с несколькими подушками под головой, и на фоне их белизны ее лицо казалось желтым. Как и моя мать, подумал Сергей. Как все старики.
У дивана сидел врач в накинутой на светло-зеленый халат кожаной куртке. Сестра в такого же цвета халате, брюках и косынке собирала чемодан. Женя, муж Глашиной сестры, пополневший, отпустивший усы, совал врачу в руки талон, тот отказывался. Еще в комнате было несколько пожилых, незнакомых Сергею женщин в платках — под скорбными гримасами они прятали радостное любопытство к смерти. Им нравилось быть рядом с болезнью, но это меркло перед вот-вот откроющимися на их глазах дверьми в вечность — или пустоту, кто как верил.
Женя заметил Сергея, только проводив врача. Обнял с излишней горячностью — рад был ему не как другу и родственнику, а как здоровому молодому мужчине. Пошли покурить на улицу: Женя не хотел говорить в доме.
— Нам самим позавчера сказали. А у нее уже три недели эта история. Почки отказывают, видел, желтая какая?
— Что случилось?
— Отбили ей все. В городе, когда заваруха была. Непонятно кто, за что. Домой еле приползла, кровью харкала.
— Почему Татьяна не приехала?
— С тестем она. Антоныч бухает пятый день. Сурово пьет, насмерть. — Женя сощурил глаза перед тем, что собирался сказать. — Это… она еще долго помирать может. А мы с Танькой в Тейково едем. У меня там товарищ, военная часть, за забором, стратегический запас… Потом и не пустить могут. Может, поговоришь с ним? Он тебя уважает…
— О чем поговорить?
Женя докурил сигарету до самого фильтра, потушил плевком, закашлялся.
— Врач сказал, спасать бесполезно. Тут мы, втроем, по-мужски решить должны.
— Что решить?
— Ты знаешь.
— Я думаю — смысл ей жить? Или Глашку спросить?
Если Глаша узнает, она мигом приедет. Не сможет не приехать, когда все будет сказано.
— Нет, не надо.
— Нам бы ехать уже… А она так может еще месяц лежать.
Сергей вернулся в дом, подошел к теще и сел на угол дивана. Она спала. Сергей взял ее за руку — не по устремлению души, а из-за того, что от него ждали именно этого. Старушки, зашелестев юбками, сгрудились в дверном проеме, жадно ловя их эмоции.
После десяти старушки засобирались. Ушли, частя поклонами. Женя остановился у какого-то друга — у него везде были друзья — и Сергей с тещей остались вдвоем.
Она пришла в себя, и они поговорили. О пустяках. Она спросила, что творится в мире. Мира больше нет, ответил Сергей. Потом теща попросила реланиум. Он дал ей, и она заснула.
Заняться было нечем. Сергей сел на широкий подоконник, подтянул колени к груди и обнял их руками. Женщина мерно и тяжело сипела за его спиной. Порывшись в лекарствах, он нашел еще таблетку. Водки не было. Выпил и улегся на старой, скрипучей, зло колющей спину ржавыми пружинами кровати.
Сон не шел. Сергей ворочался, вставал, открывал окно для свежего воздуха, потом закрывал его от холода — и все это время равномерное, глухое сипение старухи неотступно преследовало его и забивалось в уши. После трех Сергей провалился в дурную, некрепкую дрему.
Проснулся через пару часов. Шея затекла и болела, а веки пекло изнутри, стоило закрыть глаза. Он прошел на кухню, заварил кофе. Было светло, но город еще спал, будто ночь не ушла сразу, а зацепилась вязким темным облаком за сонные пространства квартир.
Сергей открыл окно на кухне. Утренняя прохлада покрыла тело мурашками, он передернул плечами. Какое счастье, что я есть, подумал Сергей. Мое тело, мои мысли, даже мои проблемы — какое счастье быть человеком! Как хорошо жить, думал он, стараясь растянуть этот миг.
На лестнице послышались шаги. Дверь отворилась, и вошел Женя. Вытер ноги, но обуви не снял, не собираясь задерживаться. Остановился в прихожей, поздоровался кивком. Выглядел помятым, сквозь запах дешевого одеколона пробивался перегар.
— Сейчас Антоныч подойдет. Поговори с ним.
Зашел тесть. Он был пьян, и лицо его было красным. В прихожей он споткнулся, стал заваливаться и упал бы, не подоспей дочь и Женя. Таня кивнула Сергею из-за плеча тестя, здороваясь. Владимир Антонович вырвался из их рук, дернул недовольно плечами и ввалился на кухню.
— Ты… — сказал, не глядя на Сергея. И бросил назад: — Водки!
Таня выставила на стол четыре рюмки, пошла в прихожую, достала из сумки водку.
Разлили. Не дожидаясь, пока все чокнутся, старик выпил, хлопнул рюмкой по столу и кивнул, чтобы повторили. Выпил и Сергей. Водка была теплой и застряла в горле. Сергей посмотрел на Женю и Татьяну, и они молча вышли, прикрыв дверь.
— Как мать твоя? — спросил тесть, по-прежнему не глядя на Сергея.
— Умерла.
Тесть повелительно кивнул. Он никогда не наливал себе сам, если рядом был кто-то еще. Сергей налил, ему и себе.
— Владимир Антонович, я…
— Не старайся. Эти, — он ткнул большим пальцем за плечо, — уши прожужжали. Суки болотные!
Крикнул громко, нарочно, чтобы слышали за дверью, и там заворчали.
— Вы езжайте, я с ней умру. Я начал уже… Утром просыпаюсь, печень — вот такая, с боку вываливается. У меня в подвале… шесть ящиков. Когда она… запрусь здесь и упьюсь до смерти. Только, сука, не люби меня. Понял?.. Не люби, когда умру!.. И жалеть не надо… Ненавижу… Всю жизнь ненавидел… Да не тебя… — махнул он на Сергея рукой, — а вообще…
Он обвел рукой круг, имея в виду, скорее всего, мир. Сергей не стал уточнять.
— Слава богу, развалилось все… Говно был мир… Только она… да девчонки… никогда жить не хотел, из-за нее только… Если ее не будет, хули мне тогда?..
Он позвал Женю с Таней и еще раз повторил им, что сказал Сергею. Они стояли, почтительно выпучив глаза, как школьники перед директором, и не возразили даже ради приличия. Владимир Антонович, шатаясь, пошел к жене.
— Володь, ну, опять ты напился… — донесся слабый голос тещи.
Таня разлила, и они опять выпили. Посидели молча. Сидеть было бессмысленно, сидение ничего не решало, все торопились, и главное, тяготились этим сидением, считая про себя минуты, когда можно будет сказать «ну…» и проститься, но продолжали сидеть.
Надо, наверное, сказать что-нибудь, думал Сергей, но чего перед ними ваньку-то валять?
— Ну а что, пожили оба… — протянул Женя, — хорошая пара была.
Таня ткнула его локтем в бок за это «была», Сергей задумался. Прав старик, думал Сергей. Смерть возвышает, и живые всегда больше любят мертвых, чем других живых. Вот и сейчас все ждут, пока старик умрет, чтобы наконец начать любить его.
Он пошел к теще и поцеловал ее. Тесть не заметил протянутой ему руки, свирепо и угрюмо глядя в окно.
Сергей вышел из дому и пошел прочь. Шел другой дорогой, к трассе на Тверь, с которой можно было свернуть к Яшину.
Через полчаса вышел из города. Хмель стал выветриваться. Натруженные накануне ноги с утра болели, но сейчас боль стала привычной, присущей ходьбе.
