занимала заглавная буква, причудливо выписанная на фоне старинного замка еще романской постройки. Во всяком случае, Александра принимала это здание за замок.
— Ну, это я понял не сразу, — признался Олег. — Зато подлинность молитвенника была для меня несомненной.
Со слов Буханкова, Клаус, увидев заинтересованность друга, сделал широкий жест и предложил книгу в дар. Олег уверял, что долго отказывался, ведь одна эта вещь могла стоить намного больше, чем все прочие приобретения. Александра, согласно кивавшая в такт рассказу, со своей стороны была уверена, что Олег молитвенник выпросил или выкупил. Так или иначе, книга оказалась у него. По приезде в Москву новый владелец принялся более пристально исследовать трофей.
— Меня сразу заинтересовало то, что на титульном листе нет обычной для таких книг формальной надписи: «Сей молитвенник, принадлежащий благородной леди (или даме, далее титул), переписан в лето от Рождества Христова (далее год) смиренным братом (имя монаха) в аббатстве (или монастыре, далее название). А здесь ничего, ровным счетом. Только год. Это указывало на определенную степень конспирации.
Олегу сразу пришла на ум Реформация. Монах-переписчик явно работал не легально, в монастыре, а подпольно, в доме своего высокого покровителя. Буханков тщательно исследовал молитвенник и предположил, что старинное крепостное здание, изображенное в начале первого раздела, и есть аббатство, из которого происходил монах. Но тут же он обратил внимание на то, что такая же заставка имеется и в начале последнего раздела. Ошибка немыслимая для времен, когда книга являлась предметом культа, объектом долгих кропотливых трудов!
— Я предположил, что книгу переписывали и иллюстрировали частями, в разных местах, и один художник не ведал, что делал другой. После разрозненные части свели воедино и переплели. К тому моменту я уже не сомневался, что имею дело с раритетом английского происхождения. В 1553 году, вплоть до августа, в стране господствовала протестантская реакция. Монастыри были закрыты, церковное имущество и земли конфискованы. Хотя епископат, догмы и обряды формально оставались неприкосновенными, значения это уже не имело. Монахи превратились в бродячую братию, голодную, озлобленную и опасную. Именно в эти черные для католической церкви времена и был создан молитвенник. Уж точно до воцарения Кровавой Марии. Налицо строжайшая конспирация…
— А для кого он был переписан, Олег? — решилась спросить Александра. — Ты пытался узнать?
— Собственно, точно узнать это невозможно. — Буханков взял у нее молитвенник. — Зацепок никаких. Мне удалось лишь опознать аббатство… Пришлось долго рыться в архивах и сличать снимки, прежде чем я нашел гравюру, где это здание было изображено в том же ракурсе. Это оказалось аббатство графства Дорсетшир.
Аббатство, как выяснил Олег, в самом деле было закрыто и разорено в годы торжества Реформации. Монахи разбежались, и лишь в год свадьбы Марии Тюдор стали возвращаться на место. Гонения католиков в графстве усугублялись тем, что карательные операции лично курировал сэр Генри Грей, четвертый маркиз Дорсет, отец леди Джейн Грей, едва не узурпировавшей английский престол во главе протестантской партии.
— Далее мои поиски были обречены на провал, — продолжал Олег, явно наслаждаясь вниманием слушательницы. — Я мог сколько угодно листать «Книгу пэров» — толку-то? Ясно одно, некий представитель католической знати Дорсетшира в этот смутный год отдавал замуж дочь. Молитвенник походил на свадебный. Но список имен невест мог оказаться как огромным, так и неточным. Семьи в ту эпоху были, как правило, большие, а учет церковных браков в пору Реформации велся не слишком строгий. Достаточно вспомнить, что многие церкви были попросту сожжены вместе со всеми церковными книгами.
Олег снова открыл молитвенник на иллюстрации, изображавшей поклонение волхвов, и сделал Александре знак придвинуться поближе.
— Взгляни, ведь это портреты! Дева Мария на десять страниц раньше — это каноническая Мадонна Ренессанса. Дева Мария в цикле покаянных псалмов — канонична. Но эта, в сцене Рождества Христова, отличается от тех двух, как луна от солнца.
На ней пурпурное платье, отороченное широким горностаем, — символ принадлежности к королевской семье. Волосы украшены золотой сеткой с жемчугом и драгоценными камнями. Традиционно Мадонна изображается в синем платье и белом головном покрывале. Кто же эта особа, дерзнувшая заказать свое изображение при таких королевских регалиях? — И, переведя дух, Олег торжествующе закончил: — Кто же она, как не сама леди Джейн Грей, захватчица престола? Может быть, это свадебный молитвенник. Но это может быть и молитвенник для коронации. Пусть для протестантки это формальность, дань пока не умершим традициям, но она могла быть соблюдена. Еще многие десятилетия в рамках англиканской церкви упорно жили католические каноны! Леди Джейн Грей… Злосчастная самозванка, чья гордая голова скатилась на эшафот вместе с головой ее мужа, лорда Гилфорда Дадли, и свекра, графа Уорвика… Именно лорд Дадли изображен здесь в виде Иосифа, а граф Уорвик — волхв, подающий Мадонне золотой венец. Венец Англии, не больше не меньше, венец, который он выманил для своей невестки у умирающего Эдуарда VI! Это молитвенник заговорщиков!
— Но это невероятно ценная реликвия! — воскликнула Александра. Однако восторг, охвативший ее, мгновенно сменился отчаянием, стоило вспомнить, какой страшный урон нанесен книге.
— Теперь ты понимаешь, что натворил этот негодяй! — подвел итог Олег.
— Понимаю… Но поверить не могу.
Ей вспомнились хладнокровные и циничные рассуждения Лыгина об относительной ценности предметов старины. «Для ценителя картина Ватто — это вечный шедевр. Для дилетанта картина Ватто — тоже вечный шедевр. Но для шимпанзе — это просто заманчиво пахнущий кусок старой грязной тряпки». Лыгин говорил, что стоит ему потерять интерес к предмету, как он превращается в шимпанзе, способного все уничтожить, растоптать, испачкать. «Тогда я выслушала эти рассуждения как нечто отвлеченное. Даже прониклась ими отчасти. Но поверить, что он способен скатиться до вандализма, ни за что не смогла бы!»
— Когда он отдал тебе молитвенник?
— Прошлым летом, — очнулась от задумчивости женщина.
— Примерно тогда же я встретил его в последний раз, — с ненавистью проговорил Олег. — И он мне ни словом не намекнул, гад… Только все усмехался, разглагольствовал о своем тайном увлечении.
— Мне он тоже об этом говорил, но до чего туманно! — поддакнула Александра. — А чем конкретно Лыгин занялся?
— Да разве он прямо скажет? Все разговоры велись лишь на тему, как дорого ему это обходится да как он всех поразит… «Всех, способных оценить!» — твердил этот надутый индюк! Разумеется, он же голубая кровь, аристократ, а мы все плебеи!
— А Лыгин правда аристократ? — со жгучим интересом спросила женщина. — Я слышала, он сын военного, какого-то генерала…
— Он такой же сын генерала, как я! — фыркнул Олег. — Его отец — немецкий военнопленный, а мать была женой действительно генерала. Скандал с появлением Лыгина на свет вышел несусветный, поскольку генерал, отвоевав, явился к жене только в конце сорок пятого, когда ребеночек уже умел пользоваться горшком, ложкой и говорил «мама». В результате генерал прямой наводкой отправился в лагерь, военнопленный из лагеря досрочно вернулся домой, в Германию, за хорошее поведение и идеологическую активность, не иначе! А мать с ребенком остались одни, в эвакуации, где этот несуразный роман имел место быть!
Олег внезапно начал изъясняться в ломаной, неприятной манере, словно находя извращенное наслаждение в том, чтобы вытащить на свет грязное белье ненавистного ему человека.
— Потом они переползли-таки в Москву. А после смерти Сталина и генерал вернулся, живой, поутихший. И как ни удивительно, супруги вновь стали жить вместе. Даже пользовались привилегиями. Квартира в центре, машина, дача. Не тот домишко, где теперь окопался Лыгин. Отцовскую дачу он продал еще в девяностых.
— Откуда тебе все это известно? — недоверчиво поинтересовалась женщина. Она вспомнила, как Альбина, знавшая все про всех, ничего не смогла рассказать о Лыгине.
