признала во мне свою лучшую подругу! Она готова поручиться…
— Да в чем она может поручиться? — снова перебила ее старуха. — Софи еще совсем ребенок…
— Но я ведь не прошу у вас ничего, кроме протекции! — У Елены кружилась голова от волнения. — Вы могли бы представить меня вдовствующей императрице, и тогда бы…
— Я? Тебя? Государыне Марии Федоровне? — возмутилась Протасова. Ее губы искривились от гнева. — Что за бред ты несешь, милочка?! Чтобы я, кавалерственная статс-дама без единого пятна на репутации, поставляла ко двору авантюристок?!
— Вы злая, отвратительная старуха! — вне себя воскликнула девушка. — И слепота — это Божья кара за ваше бессердечие!
Никто никогда не осмеливался так оскорблять кавалерственную статс-даму, и в первую секунду та даже утратила дар речи от изумления. Обретя его вновь, старуха завопила истошным голосом:
— Фекла, хватай мерзавку! Анисим, вяжи ей руки! Бросьте ее в погреб, крысам, крысам!
Служанка бросилась было к Елене, но юная графиня, чьи силы утроились от негодования, отшвырнула от себя раскормленную девку с такой силой, что та, заскользив по паркету, врезалась всем корпусом в старинный поставец. Поставец пошатнулся, его неплотно прикрытые дверцы распахнулись, и с покосившихся полок на пол посыпался саксонский фарфоровый сервиз на двести персон, некогда подаренный фрейлине самой Екатериной. Музыкальный звон бьющегося фарфора перекрывался дикими криками Феклы, живо представившей себе, какое наказание последует за подобную неловкость.
Анна Степановна, сослепу решив, что кричит истязуемая слугами Елена, злорадно приговаривала:
— Так ей и надо, мошеннице! Тумаков, тумаков не жалейте! Надолго запомнит, как порядочных людей обманывать!
Выбежав из дома Протасовой на просторную Гороховую улицу, Елена судорожно огляделась по сторонам и, заметив неподалеку извозчика, дремавшего на козлах дряхлой кареты, бросилась к нему.
— На Васильевский, скорее! — крикнула она.
Тот назвал цену, ударил лошадь кнутом, и они тронулись с места. Юная графиня всю дорогу до Дворцового моста тревожно смотрела в забрызганное грязью окошко, ожидая погони. Ничего подозрительного она не заметила и, когда карета въехала на мост, откинулась на спинку сиденья. «Старая ведьма!» — твердила она про себя. Горло сжимали судороги отчаяния. Люди ее круга не желали иметь с ней дела!
Подъезжая к табачной лавке Зинаиды, Елена увидела на тротуаре знакомую фигуру и велела извозчику остановиться.
— Афанасий! — окликнула она раскольника и бросилась к нему.
— Что-то случилось? — сразу догадался он.
— Нет у меня теперь опоры, кроме тебя… — прошептала Елена. Ноги ее не держали. Афанасий бросил свой узел, подхватил девушку на руки и понес в дом сестры.
Слуга Протасовой Анисим, проделавший весь путь от Гороховой на задке извозчичьей кареты, с неудовольствием наблюдал эту сцену. Бросившись в погоню, он еще в доме сбросил ливрею, чтобы не привлекать внимания, и теперь, оставшись в рубахе, изрядно озяб. Разумеется, своим здоровьем он рисковал не даром. Анисим был малый предприимчивый, из всего умел извлечь доход. Например, пользуясь тем, что барыня сделалась весьма забывчивой, он получал два жалованья в месяц, убеждая Протасову, что в положенный день она ничего ему не платила. «Мог бы получать и втрое, — хвастал он в людской, — да надо же честь знать! Стыдно грабить старушку!» Выслеживая Елену, он также преследовал свою выгоду. Анисим хотел шантажировать девушку тем, что узнал ее адрес. Здоровенный детина, которому вдруг бросилась в объятия незнакомка, испортил ему всю игру. Такой богатырь мог искалечить лакея, просто задев его плечом. Не солоно хлебавши, слуга Протасовой поплелся обратно на Гороховую улицу.
Шесть изб насчитал Дмитрий Савельев в разбойничьей деревне Касьяновке. Правда, считал он не сами избы, а то, что от них осталось — печные трубы и пепелища.
Во время войны, когда Савельев сколотил из своей дворни отряд по борьбе с разбойниками и дезертирами, он делал несколько набегов в Касьянов лес, но с самим Касьянычем столкнулся лишь однажды в придорожном трактире. Дмитрий прекрасно знал, что помещик промышляет разбоем, но зато он был не пришлый, не из дезертиров, а сосед, знакомый с детских лет. Они тогда договорились, что Касьяныч со своими ребятами не тронет ни савельевских крестьян, ни погорельских, а тот, в свою очередь, не сунется со своими молодцами в Касьянов лес. Договор хоть и не был закреплен на бумаге, однако соблюдался обеими сторонами строго.
Перед самым Касьяновым лесом располагалась маленькая деревушка Погорельских, на окраине которой стоял кабак с покосившейся крышей и грязными окнами. Однажды они с Васькой Погорельским прокутили там целую ночь. Васька после был нещадно бит отцом, с приговором: «Не жри водку на глазах у собственных мужиков, не подавай им дурного примера!»
Дмитрий решил расспросить местных крестьян о том, что случилось с Касьянычем и его бандой, а заодно разузнать о Елене. Ведь кто-то да видел, как Цезарь понес ее в этот треклятый лес?!
В кабаке оглушительно воняло сивухой, кислой капустой и луком. Тесная грязная комната была набита мужиками до отказа. Громкие пьяные голоса сливались в единый бесконечный гул. Кабатчик, бритый дядька с пышными усами, сразу узнал барина, и, поклонившись ему, спросил:
— Освободить стол для вашей милости? Это мы мигом…
— Не надо, — остановил его жестом Савельев. — Скажи-ка лучше, — начал он без предисловий, — отчего это вдруг сгорела Касьяновка? И куда подевался хозяин деревни?
При слове «Касьяновка» все вдруг разом умолкли. Слышался только свист закипающего за стойкой пятиведерного самовара, закопченного и помятого.
— Нам-то откуда знать… — нелюбезно пробормотал кабатчик, отведя взгляд в сторону.
— Слушайте, мужики, — обратился Дмитрий к присутствующим, — я вас защищал от Касьяныча и других разбойников, помогите теперь вы мне. Недели три тому назад в Касьянов лес забрела моя… — Он запнулся, но быстро нашелся: — Моя родственница. И с тех пор ее никто не видал.
Все по-прежнему молчали. Самовар попросту выходил из себя и уже начинал плеваться кипятком, грозя распаяться. Наконец в углу раздался одинокий хрипловатый голос:
— Мы, батюшка, и взаправду ничего этого не ведаем.
Невзрачный мужичонка приподнялся с лавки и поклонился барину в ноги. Был он худощав, невелик ростом, косил на оба глаза, отчего его суровое лицо казалось смешным.
— А вот на деревне объявился человек, бежавший из Касьянова плена. Может, он чего знает?
— Был в плену у Касьяныча? — удивился Савельев.
— Был, был. Приполз к нам обгорелый, в кровище весь. Смотреть ажио страх!
— Где он? Ведите меня к нему!
Мужичонка вопросительно посмотрел на соседей по столу. Те единодушно закивали.
— У меня он схоронился, — со вздохом признался косоглазый и добавил с досадой: — Уж и не хвор, кажись, давно оправился, а все на моих харчах проедается… А у меня семья сам-десять… Ребятишек много, а работник я один.
В крестьянской избе, куда мужичонка привел Савельева, было душно и угарно. На печи, заняв лучшее место, возлежал незваный гость из Касьянова леса. При виде вошедших он мигом спрыгнул на пол и расправил широкие плечи. Виду него был самый разбойничий.
— Тут вот барин до тебя пришел, — робко сообщил мужичонка. По всему было заметно, что он побаивается своего постояльца.
Тот почесал пышную черную бороду, которой зарос до самых наглых глаз, и нехотя поклонился Савельеву — чуть-чуть, едва склонив голову.
— Пойдем-ка на свежий воздух, дружок, — предложил ему Дмитрий, сразу почуяв удачу.
Они вышли за околицу и остановились у плетня, за которым паслась одинокая белая лошадь, пощипывая хилую прошлогоднюю травку, появившуюся в проталинах. Закат выкрасил ее шкуру в розовый цвет, отразился в темных влажных глазах, которые с грустной задумчивостью наблюдали за незнакомцами.
— Откуда будешь родом? — поинтересовался Савельев.
