платком мокрые от пота бакенбарды и обмахиваясь треуголкой, как веером:
— Нет, не тот нынче пошел раскольник. Мелкого пошибу человеки. То ли дело прежде: протопоп Аввакум Петрович, боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова — энто ж были мученики, богоборцы… Хотя и не сочувствую им вполне, а за силу духа уважаю…
— Что вам нужно? — перебила его Зинаида, не выказав при этом ни капли былого почтения.
— И сколько же вам желательно, Терентий Лукич? — с неприятной усмешкой спросила вдова.
— Ну, скажем, двадцати рублёв в месяц хватило бы…
— А если я даже копейки не заплачу? — прищурив глаз со слезой-родинкой, осведомилась Зинаида.
Квартальный кашлянул в подагрический кулак и спокойно сказал:
— Тогда я тебя, красавица, как незаконную раскольницу заарестую. Дальше сама знаешь что. Много вашего брата кандалы-то носит.
— А с немцев вы тоже дань собираете? — невинно поинтересовалась она.
— С немца что взять? — хмыкнул Терентий Лукич. — Немец, он по большей части лютеранин, изредка — католик. И тем и другим не запрещено отправлять культ. Наш царь добрый, не токмо что немцам, даже жидам от него никакого урону. Но вашего брата раскольника щадить не велено, а гнать из столицы поганой метлой в Сибирь, куда ворон костей не носил…
— Так вот знайте теперь, Терентий Лукич, что я приняла лютеранскую веру, — торжественно произнесла Зинаида, гордо задрав подбородок.
— Что такое? — От удивления квартальный подскочил, уронив треуголку. — То-то я гляжу, иконы попрятала! Ах ты, бестия! Изменщица проклятая! Тварь продажная! Муженька в могилу свела, да еще и веру свою туда же закопала! Отец с матерью на том свете тебя проклянут! Ох, проклянут!
Терентий Лукич потрясал кулаком и задыхался. Отступничество вдовы само по себе было ему безразлично, но очевидная потеря двенадцати ежемесячных рублей, не говоря о двадцати, на которые он сильно рассчитывал, доводила его до бешенства. Таких ударов судьба давно ему не наносила.
— Да будет вам кудахтать, надоело! — резко оборвала она его гневную речь. — А вот подумайте-ка, ведь я могу пойти к вашему начальству и доложить: так, мол, и так, квартальный надзиратель уже добрый десяток лет укрывает раскольников и берет с них взятки. Приложу списочек своих бывших братьев, ведь они мне уж не братья. И кто тогда пойдет этапом в Сибирь?!
— Ах ты, ведьма!.. Ах ты… — Терентий Лукич не находил слов. Он подобрал с пола треуголку и попятился задом к двери, не сводя выпученных рачьих глаз с вдовы.
— А не желаете этого, сделаем так, — наступала на него Зинаида. — Это вы мне будете платить двадцать рублёв в месяц за молчание!
— Ты смотри, того… только попробуй… — грозил ей пальцем ошалевший Терентий Лукич. Он был так красен, будто долго парился в угарной бане. Дойдя до двери, толстяк криво надел треуголку и бросился наутек, сопровождаемый звонким смехом «ведьмы».
На самом деле Зинаида вовсе не собиралась доносить на квартального. Трусливый страж порядка, да к тому же взяточник, ее вполне устраивал. Неизвестно, кого могут поставить вместо него. Сразу после его ухода она подумала, что напрасно погорячилась. «Ну и он тоже хорош! Зачем помянул отца с матерью?» — оправдывалась перед собой молодая женщина.
Вскоре ей пришлось серьезно пожалеть о своих угрозах.
Как-то ночью в дом постучались. На дворе сильно вьюжило, ветер давно задул мигающий огонь в треснувшем фонаре. Зинаида смогла разглядеть в окне две фигуры: мужчину высокого роста и женщину хрупкого телосложения.
— Спроси, чего им надо? — крикнула она Хавронье. — Если нищие, подай хлеба и гони! В дом не пущу!
Зинаида снова улеглась в теплую постель, но вдруг услышала тяжелые мужские шаги на лестнице. Дверь в ее спальню распахнулась, да так резко, что едва не сорвалась с петель. Зинаида вскрикнула и вжалась в стену. На пороге стоял молодой красавец в заснеженном тулупе. Его усы и борода искрились от снега, а глаза излучали горячую радость.
— Наконец-то я тебя нашел! — выпалил он и распахнул объятья: — Ну же, Зинка! Неужто брата не узнаешь?
— Братец?.. — прошептала Зинаида, комкая на груди одеяло. — Афанасий?
— Он самый…
Зинаида даже ущипнула себя, чтобы убедиться в реальности происходящего. Она не видела брата десять лет. Вскоре после того как Афанасия отправили по этапу в Сибирь, кто-то принес родителям весть, что тот умер в дороге, не добравшись до места назначения. Зинаида с детства привыкла думать о брате как о покойнике.
Она спрыгнула с кровати и бросилась к нему на шею.
— Братец, живой! А мамка с батей померли…
— Знаю. Был я там… — Он не стал договаривать.
Зинаида поняла, что брат побывал на тайном старообрядческом кладбище и видел двойную могилу родителей, за которой она тщательно ухаживала.
— Хавронья, ставь самовар! — крикнула она в открытую дверь.
— Да твоя служанка лежит без памяти от страха, — рассмеялся парень.
— Что это она за моду взяла! — рассердилась Зинаида, набрасывая теплый капот поверх рубахи.
Потрясенная воскрешением брата, она совсем забыла о его спутнице, которую видела в окне. А между тем незнакомая гостья быстро привела в чувства Хавронью, и та засуетилась на кухне. Чай и постные пирожки вскоре были на столе. Опомнившись, Афанасий представил сестре свою подопечную:
— Графиня Елена Мещерская.
Девушка смущенно отвела взгляд.
— Ты меня разыгрываешь? — хихикнула Зинаида.
— Ничуть не шучу. Она настоящая графиня, — настаивал Афанасий. — Воскресшая из мертвых, как и я…
Он принялся рассказывать историю Елены, графиня же не проронила ни слова, давая брату с сестрой вдоволь наговориться после долгой разлуки. К. тому же девушка устала с дороги, ее сильно клонило в сон. Заметив состояние гостьи, Зинаида выделила ей маленькую комнатку над самой лавкой. Там никто никогда не жил, и холодная каморка насквозь пропиталась едкими ароматами ваксы, мазута и масел, которыми смазывался скобяной товар. Нынче к ним прибавился еще и запах табака. Другой отдельной комнаты для графини в доме не нашлось. Весь дом Толмачевых состоял из сеней, двух жилых комнат, чулана и кухни, где спала Хавронья. Афанасию постелили на диване в столовой. Впрочем, они с Зинаидой не спали. До самого утра Афанасий рассказывал сестре о каторге, о побеге, о разбойничьей жизни, о том, как снова схватили его в Москве жандармы и посадили в тюрьму. Говорил и о том, как перед приходом французов генерал-губернатор Ростопчин приказал выпустить всех колодников из тюрем и сам держал перед ними патриотическую речь и как они клялись ему, что подожгут Москву…
— Так это ты, Афоня, поджег Москву? — всплеснула руками она. — А я и думать не могла!
Не уловив иронии в словах сестры, он не без гордости заявил:
— Не только поджег, а еще и подстрелил с дюжину французов, а может, более…
Под утро Афанасия наконец сморило, и Зинаида, пожелав ему «доброго сна», прошла на кухню. Там она растолкала Хавронью, приказала ей достать из чулана старые родительские иконы и незаметно для гостей повесить их в комнатах на прежние места. «Хотя бы оттяну время, — твердила она себе, — ведь если Афанасий узнает про мое предательство, он меня убьет…»
Спать Зинаида уже не хотела. Переодевшись, женщина спустилась в лавку и дрожащими непослушными руками принялась выставлять на витрину свежий товар. В ее голове тревожно роились самые горькие мысли. Кто бы мог подумать, что брат воскреснет из мертвых и объявится именно теперь, когда у нее начинается новая жизнь! Где он скитался раньше, когда нужно было защитить ее, одинокую сироту, от ужасных бесконечных пыток мужа? Афанасий, пострадавший за веру, никогда не простит ей отступничества. «Что мне делать? — она кружила по лавке, как загнанный зверь. — Звать на помощь квартального? Чтобы брата снова заковали в кандалы и отправили по этапу?.. Ведь Афанасий убьет меня,
