Коршуна. Мадам Бекар, только что прилегшая на кушетке, села, разбуженная шумом, и дрожащими руками зажгла свечу. Увидев обезумевшего графа, она бросилась в спальню хозяйки. Коршун заволновался и стал бить крыльями о прутья клетки.
Ростопчин озирался в полной уверенности, что Верещагин спрятался именно здесь. Увидев массивный шкаф черного дерева с инкрустацией из слоновой кости на дверцах, граф направился к нему, приговаривая:
— Вот я сразу понял, куда ты делся! Умнее меня быть решил?! Соплив, соплив еще, мальчишка! Я тебя из своего дома выведу!
Он пристально осмотрел шкаф, похожий на грандиозный гроб. Это сходство окончательно убедило губернатора, что там прячется призрак. Ключ, как нарочно, был забыт в замочной скважине мадам Бекар, никогда ничего не забывавшей. Граф поставил на пол подсвечник и два раза повернул ключ. Потянул тяжелые дверцы на себя, и шкаф раскрылся, превратившись в алтарь. Федор Васильевич едва не выпалил в бледное, мертвенное лицо, явившееся вдруг из тьмы, но остановился, наведя на цель пистолет, не веря своим глазам. То был не Верещагин, а распятый Иисус, искусно вырезанный из слоновой кости. Губернатор облился ледяным потом и почувствовал страшную слабость. Чувство реальности понемногу возвращалось к нему, но он не верил в то, что видел.
Екатерина Петровна вбежала в комнату Коршуна в пеньюаре, с распущенными волосами и замерла в ужасе. Граф стоял перед алтарем, все еще направив пистолет на распятого Христа. Она бросилась перед мужем на колени:
— Не смей стрелять!
Он опустил пистолет и тихо спросил по-французски:
— Что это значит, Кати? Ты переменила веру?
— Нет смысла больше скрываться от тебя, — гордо сказала женщина, поднимаясь с колен. — Это случилось уже семь лет назад. Я и Софи обратила в истинную веру… и хочу, чтобы ты и дети…
Екатерина Петровна вдруг утратила свой апломб и начала заикаться, видя, какое впечатление произвели на мужа ее слова. Графа пошатнуло. Он едва удержался на ногах, его лицо исказила гримаса.
— Ты совершила подлость! — произнес он и, развернувшись, вышел из комнаты.
Графиня осталась стоять возле алтаря, молитвенно сжав руки, не сводя глаз с Христа. Где-то в глубине дома прогремел выстрел, но не один мускул не дрогнул на ее желтом, вытянутом лице. Вскоре явилась мадам Бекар с доносом, что граф разрядил пистолет в потолок своего кабинета.
На другой же день по Москве поползли слухи, что жена и дочь Ростопчина изменили православной вере. Проболтались слуги, увидевшие в ту ночь много лишнего, но губернатор был далек от мысли кого-то наказывать. Он знал, что его репутацию уже ничто не спасет.
Глава четырнадцатая
— Стешка, ты с ума сошла! — кричала на подругу полька. — Кого ты хочешь подловить на улице в такой дождь?! Чахотку?!
— Нет, саму смерть! Чахотка у меня уже есть, — с горькой усмешкой отвечала девушка. — Я сдохнуть мечтаю, Терезка, вот и мокну…
Гаванские улицы поливал частый ливень, с залива безостановочно дул сильный холодный ветер. Из- за низко нависших бурых туч в полдень было так же темно, как перед рассветом. Не распогодилось и к вечеру. Проститутки, всегда слонявшиеся возле трактира, попрятались от дождя, где смогли. Добродетельный кабатчик наотрез запрещал девицам приставать к клиентам в помещении и требовал, чтобы они что-то заказывали, когда приходят поодиночке. Так что в трактире укрылись лишь те, кто мог спросить кружку пива или чайник чая. Безденежные поплелись домой, не надеясь на улов в такую мерзкую погоду. Под дождем осталась стоять одна Стешка, безумные выходки которой давно никого не удивляли.
— Брось дурака валять, — не отставала от нее Тереза, подпрыгивая на крыльце трактира под куцым навесом. — Вот завтра сляжешь, и будем мы с Лушкой ходить за тобой, Федоре платить за лекарства из последних денег…
— А вы не ходите за мной, — отрезала Степанида, — и Федоры мне вашей не надо, и ее паршивых лекарств… Все одно — помру как собака, и слова доброго никто обо мне не скажет…
— Ну, это ты зря! — вздохнула полька. — Вспомни хотя бы, как ты помогла той дворяночке брата найти! Ну и благодарила она тебя, чуть руки не целовала! А ведь благородная барышня!
— Да, помню… — Измученное, озябшее Стешкино лицо озарила улыбка. — Интересно, где-то она сейчас?
— Ничего интересного, — поежилась Тереза, с тоской глядя на дождь. — В остроге сидит, а брат ее — в Сибири пропал, на каторге.
— В остроге?! — округлив зеленые кошачьи глаза, воскликнула Стешка. — Как она туда угодила?! Почему ты мне раньше не сказала?!
— А должна была? — прищурилась полька. Почуяв горячий интерес собеседницы, она решила на нем сыграть: — Ну так пойдем домой, там все и расскажу. Надоело тут мокнуть!
Немного подумав, Степанида медленно взошла на крыльцо трактира. Из сеней на второй этаж вела крутая, почти отвесная лестница. По ней можно было взобраться в комнату, устроенную в светелке над трактирной кухней. Это жилье и снимали в складчину проститутки. В голодные дни запахи кушаний, проникавшие сюда, сводили женщин с ума. В тесной комнатушке едва умещались три кровати и колченогий столик. За отсутствием шкафа немногочисленные платья приходилось развешивать по стенам, цепляя на вбитые тут и там гвозди. В сумерках эти тряпки приобретали жуткое сходство с телами повешенных женщин, и часто бывало, что отчаявшаяся проститутка устремляла на них мрачный взгляд, полный тех мыслей, о которых редко говорят вслух. Впрочем, комната не была чужда и украшений. Над кроватью Терезы, к примеру, висел литографированный пейзаж ее родного Лодзя, мрачного, черного города ткацких мануфактур. Над кроватью Стешки красовалась вполне приличная гравюра «Мадонны с младенцем» великого Леонардо — чей-то подарок. Изголовье Лушкиной кровати не украшало ничего, кроме толстой, многослойной паутины. Окно светелки выходило на грязный трактирный двор, провонявший прокисшими отбросами так, что даже в мороз невозможно было открыть форточки, не учуяв этого изысканного аромата. По этой причине оно всегда было завешено старым широким капотом, служившим одновременно шторой и полотенцем.
Войдя в комнату, женщины обнаружили там храпящую Лушку в обнимку с бутылкой рома. То был подарок от нового кавалера, одноногого шведского боцмана, который успешно заменил ей датского шкипера и при каждой новой встрече одаривал подругу заморскими напитками. Тереза взяла из рук Лушки недопитую бутылку. Чухонка громко зачавкала во сне и перевернулась на другой бок. Полька, презрительно усмехнувшись, разлила остаток рома в два стакана. Выпив, Степанида зашлась в кашле, закрывая рот платком, на котором тут же выступили красные пятна. Старая Федора сказала ей на днях, что если она и дальше будет отвергать ее снадобья, то не протянет более месяца.
Тереза первым делом сняла с подружки мокрую одежду и повесила сушиться на стену. Потом уложила Стешку в кровать, накрыла ватным одеялом и, усевшись у нее в ногах, принялась рассказывать о своих тюремных приключениях, мелкими глотками потягивая из стакана ром. Степанида слушала с закрытыми глазами и ни разу не оборвала ее, так что могло показаться, будто она спит. И только когда полька умолкла, Стешка спросила:
— Сколько барышне Елене осталось носить?
— В ноябре должна разродиться, — отвечала та. — Всего месяц остался с небольшим.
— А когда Пантелеймон Сидорович положит ее в лазарет?
К тюремному доктору все проститутки относились с почтением, потому что старик был всегда
