«Авангард», который издавался укомом Союза молодежи.
Часто не хватало керосина. Не сидеть же в потемках — и ребята, что побойчее, отправлялись в собор на операцию «Огонь»: незаметно забирали церковные лампадки и масло.
Вот здесь-то в клубе и познакомился Аркадий с комсомолкой Зиной Субботиной, тихой и мечтательной. Она была красива, эта Зина! Карие глаза, из-под платка выбивалась челка, очень похожая на запятую. Она казалась Аркадию красивее всех девчонок на свете. И с каждого вечера он провожал ее до дома. Аркадий много рассказывал о походах, о боях, читал свои стихи.
Зина все это выслушивала внимательно: ее спутник — человек веселый, общительный, но вот любовь, про это… Нет, она просто хотела быть другом этого озорного человека — Аркашки. Все так его зовут. Да он и не обижается. Пусть красный командир, пусть раненый — почти герой, а для друзей детства он остался все равно Аркашкой.
Как-то Аркадий и Зина возвращались из Народного дома, где слушали «Наталку-Полтавку». Шли, обменивались впечатлениями, смеялись. А потом Аркадий рассказывал Зине какую-то очень смешную историю и сам смеялся громче своей спутницы.
На Сальниковой у ворот старинного дома стояли и судачили о своих делах две тетки.
Когда поравнялись с ними, одна из них сказала, поджав губы:
— И не говори, Марья. Все-то у Голиковых с Субботиными перепуталось…
Зина всю дорогу молчала. И после этого Аркадий не видел ее в клубе три дня. Он не на шутку забеспокоился. «И что за человек? — спрашивал Аркадий у ее подружек. — Дикая какая-то стала. Вот уж настоящая «запятая» — знак препинания».
В клубе по-прежнему было весело. Пели песни, спорили, обсуждали статьи и стихи для комсомольского журнала. В «Авангарде» авторов не хватало, и часто появлялись стихи и статьи, под которыми стояли знакомые имена. И тогда Аркадий сочинил эпиграмму и торжественно преподнес ее редактору Саше Плеско.
В то время, когда Аркадий отдыхал после ранения, арзамасские комсомольцы проводили Неделю красной молодежи — в деревни были посланы агитаторы. Они распространяли листовки, плакаты, брошюры, проводили литературные вечера, читали доклады, ставили спектакли.
Комсомольцы обследовали школы, больницы, тифозные бараки, а потом носили больным молоко, собирали деньги на дорогу, когда те выздоравливали.
Аркадий с восторгом следил за делами друзей. А когда поправился, сам помогал им. Дни и ночи проводил в холодном, нетопленом комсомольском клубе.
В марте у арзамасских комсомольцев случилось большое горе: умер Петя Цыбышев, их хороший товарищ. Умер от ран, полученных в боях с врагами революции.
15 марта в «Авангарде» был напечатан некролог, который Аркадий подписал двумя буквами — «А. Г.».
«Умер тов. Цыбышев — юный коммунист, отдавший все свои силы для активной защиты революции.
Еще с первых моментов его всегда можно было встретить во всех передовых, тогда еще разрозненных кружках молодежи, деятельно работающего и проводящего в жизнь наиболее смелые идеи — создания юношеских организаций. Но он не удовлетворялся только этой работой, его всегда тянуло вперед — туда, где решались судьбы революции. И в конце 1918 года, опередив на три года момент своего призыва, он добровольцем вступил в ряды Красной Армии. Спустя некоторое время мы его встречаем как красного командира, борющегося против белой гвардии. Полученные им раны не помешали ему вскоре быть снова среди авангарда красных войск.
Но сломленный непосильными для его неокрепшего организма тяжестями войны — он погиб.
Погиб, когда так недалеко светлое будущее, когда красное знамя уже реет над красной Сибирью.
Погиб, не дождавшись того, когда взовьется оно над вершинами Кавказа.
Под доносящийся гул народных восстаний, озаренный надвигающимся пламенем мировой революции, умирал на посту ее верный часовой».
Петю Цыбышева похоронили с большими почестями как героя. Над могилой гремел прощальный салют из винтовок.
Эта смерть потрясла Аркадия. Он вспомнил, как под Киевом, возле Боярки, в жестоком бою с петлюровцами умирал его друг курсант Яша Оксюз, и вспомнил всех тех, кого потерял.
Вспомнил, как вот на этом же кладбище хоронили командира кавалерийского полка товарища Захарова. И вспомнил разговор о жизни и смерти с Антипычем. Да, это было два года назад в январе восемнадцатого.
…Полк Захарова продвигался на Москву и остановился в Арзамасе на отдых. Сам товарищ Захаров разместился в одном из номеров гостиницы Саровского подворья. По соседству с ним в тот же день поселился бандит, подосланный врагами революции. На другой день рано утром он проник в комнату командира, убил его и скрылся.
Бесконечной вереницей стекались тогда к гробу рабочие, обнажив головы, суровые и молчаливые. А потом весь полк шел за гробом Захарова, военный оркестр играл траурный марш «Вы жертвою пали…»
Аркадий стоял в стороне, крепко закусив губу, и жгучая ненависть к врагу впервые закипала в его сердце.
Прощальный залп разорвал тишину кладбища, и сотни галок закружились над верхушками берез.
С кладбища Аркадий возвращался с Антипычем.
Шли молча. Антипыч сопел носом и остервенело тянул цигарку за цигаркой. И уже когда прошли добрых полпути, неожиданно заговорил:
— Жалко командира. Пять фронтов прошел человек, и ни одна пуля не брала, и вдруг — на тебе!..
— Жалко, — отозвался Аркадий. Он еле поспевал за другом.
— Понял теперь, как оно бывает?
Аркадий мотнул головой.
— Я, Антипыч, мстить буду за товарища Захарова и за всех, кого они убили… И хоть сегодня, хоть сейчас умру за революцию. И вот ни капельки, вот нисколечко не пожалею!..
Антипыч, насупив брови, сурово взглянул на Аркадия.
— Ну, будя! Умереть, парень, дело нехитрое. А ты живи, да живи с толком, чтоб от этого польза была революции, — Антипыч остановился и уже в который раз полез за кисетом. — А потом, рано ты о смерти заговорил. Жить-то все-таки лучше? А?
— Конечно, лучше, — согласился Аркадий.
— И давай, парень, жить долго-долго…
— Сто двадцать лет!
— Ну, это ты лишку хватил, — сказал Антипыч и в первый раз после похорон улыбнулся. — Где это видано, чтобы люди столько годов жили? Не бывает такого… Нет, не бывает.
— Уж будто бы и не бывает, — возразил Аркадий. — А вот в Спасском монастыре один человек захоронен по фамилии Пипин, так он 121 год прожил.
Антипыч снова остановился, чтобы прикурить потухшую цигарку. Выпустив струю дыма, он поднял палец, коричневый от махорки, и сказал:
